Игра наслаждения
Шрифт:
Как ни странно, он не сердился… нет, это не то слово. Под всем этим безразличием кипела безумная ярость, а она не могла рассказать ему о визите Ролтона того, что он жаждал услышать.
— Повторяю: где он сидел?
— Какое это имеет значение?
— Имеет.
Слишком он хладнокровен, слишком собран, ей следовало бы убежать и спрятаться в подвалах Шербур н-Хауса. Но она уже прикована к его желанию. И его гнев ничто по сравнению с ее жаждой.
— Мы с Ансиллой сидели на диване. Он — в кресле.
— В кресле. В этой комнате. В твоем доме. Понятно. И какие же неотложные
— Я…
Он открыл ей глаза. До этой минуты она и не предполагала, что появление Ролтона не просто обычный визит, что, возможно, он хотел, чтобы все знали о его приезде, поняли, куда он метит. Теперь ставки взлетят до небес. Скорее всего именно этого и добивался Ролтон.
Вот тебе и тщеславие… Но есть вещи, неизвестные женщинам, те самые, в которых мужчины такие знатоки!
— Он и в самом деле хитер, опытен и умеет манипулировать обстоятельствами, — вздохнула наконец Реджина. — Не следовало его принимать. Мне нет извинения, тем более что отец не верит ни единому моему слову и за все обманы готов отослать домой.
— Не за все, — пробормотал Джереми, чувствуя, как стихает гнев. Он никак не ожидал от Реджины подобного смирения! В конце концов, тут есть немалая доля и его вины. Он ничего не сделал для осуществления замыслов Реджинальда, в противном случае Ролтон не посмел бы приблизиться к Реджине и ее имя не трепали бы сейчас на всех углах.
— Не за самые страшные, — согласилась она, и эти четыре слова мгновенно зажгли почти угасшее пламя. Она страстно хотела его и видела, что и он хочет ее. Немедленно, и к черту ночь! До ночи еще далеко!
— Мне нужно знать, что ты носила мою цепь.
— Носила и ощущала ее каждую минуту, в присутствии другого.
— Мне необходимо видеть самому.
— Здесь? Сейчас?
— Запри дверь.
Она задвинула засов.
— Подними платье.
Реджина, не задумываясь, схватилась за подол и потянула вверх, пока не осталась голой до талии, одетой только в тонкий ручеек золота. Цепь тускло посверкивала на белоснежной коже. Знак того, что Реджина существует только для его наслаждения.
«Пусть делает со мной все, что захочет».
Джереми встал на колени и зарылся губами в густые завитки, целуя и посасывая ее женскую суть, задевая языком цепь, символизировавшую его обладание.
Стиснув ее попку, он впился жадным ртом в нежную плоть. Она уже была мокрой… для него, открытой его ласкам, носила цепь в знак покорности любому его желанию. А он, пробыв всего одно утро без нее, изголодался, измучился желанием. Неустанно работая языком, высасывая из нее все соки, ощущая каждое подрагивание упругих ягодиц, Джереми задыхался от счастья владеть этой женщиной. Найдя набухший бутон между ее бедер, он стал лизать его, покусывать, вытягивать, пока не увлек ее за собой в пропасть экстаза.
Реджина сползла на пол, но Джереми продолжал жадно впиваться в нее губами, толкая в водоворот нескончаемого наслаждения. Опрокинув ее на спину, он вонзил :вой ненасытный член в ее распростертое тело и немедленно исторг фонтан густого белого семени в ее жаркую влажную тьму. Затем рывком поднял ее на ноги,
— Сегодня ночью.
Самое чудесное в мире ожидание — ожидание возлюбленного. Ну а пока она разыгрывала сотни сцен, чувственных, откровенных, непристойных… Реджина лежала в постели. На ней оставалась только его цепочка. Груди отяжелели и набухли, тело томилось похотью. Часы мерно тикали. Фантазии становились все более обжигающими. Все более буйными. И такими сладострастными, что она умирала от желания ощутить в себе его плоть. Немедленно. Все, то она может взять… и больше.
Но разве длительное ожидание не усиливает желания? О, Джереми хорошо знал, что делает с ней. Заставляет изголодаться, чтобы потом исполнить каждую его эротическую грезу. Заставляет терзаться, пока она не вспыхнет от первого же его прикосновения.
Реджина нетерпеливо извивалась. И не могла думать ни о чем другом. Не могла чувствовать ничего, кроме трения золотых звеньев его клейма. Она — его собственность. Грешные мысли только подстегивают ее желание. Скорее бы он пришел, погрузился в нее до основания… не оставлял до рассвета…
Дверь скрипнула, и Джереми скользнул в комнату. Он уже успел снять сюртук, расстегнуть рубашку и панталоны. Еще минута, и он, оставшись голым, стащил ее с постели, прижал к своей пылающей, пульсирующей плоти и ошеломил поцелуем.
— Уже ночь, — прошептал он в ее губы. — Ты моя. Реджина вздрогнула.
— Это единственное, чего я хочу…
Джереми отступил и поднял руки. Запястья его были обмотаны лентами мягкой ткани.
— Отдай мне свое тело, чтобы я мог делать с ним все, что пожелаю.
Он поцеловал ее снова: грубо, жестко, страстно.
— Позволь связать тебе руки.
Еще поцелуй — глубокий, огненный, опьяняющий.
— Позволь взять твое тело.
Он стал сосать ее нижнюю губу.
— Позволь дать тебе все, что можешь взять… и больше.
Реджина растаяла под мощным натиском. Но он чересчур много говорит, а его восхитительно твердый пенис зря трется о ее живот, когда все это время он мог бы буйствовать внутри ее! Все, что ему угодно, все на свете, лишь бы заставить его сдержать свои эротические обещания.
Джемери размотал ленту с запястий и привязал ее руки к кроватному столбику, сначала правую, потом левую, так, чтобы узы удерживали Реджину на месте, но не терли кожу.
Теперь она полностью принадлежит ему. Теперь он владел этим соблазнительным телом, которое сам же заковал в цепи. Только от одного ее вида можно с ума сойти!
И Реджина не могла им насытиться. Есть что-то магическое в том, чтобы лежать под его взором голой и связанной. Она выгнулась ему навстречу. Груди ныли от приятного волнения, сознания того, что сейчас он будет ласкать ее, а она не сумеет его остановить. Реджина понимала и то, что своей уступчивостью сумела покорить его. Ее тело неодолимо притягивает его, всегда готовое, послушное, жадное, ненасытное… молящее о его ласках. Теперь он напоминал хищника, сжавшегося перед последним прыжком. Каждый дюйм ее тела принадлежал ему. Он хотел видеть ее связанной и закованной… навсегда. Хотел вонзиться в нее и больше не выходить.