Игра престолов. Часть II

Мартин Джордж Р.Р.

– Призрак, - позвал Джон негромко.
– Ко мне.
– И волк оказался рядом. Глаза его светились угольками.

– Джон, пожалуйста, не делай этого.

Сноу поднялся в седло, взял поводья и повернул коня мордой к ночи. В дверях конюшни стоял Сэмвел Тарли, полная луна светила за его плечами, отбрасывая тень, казалось бы, принадлежащую гиганту, колоссальную и черную.

– Убирайся с моей дороги, Сэм.

– Джон, нельзя этого делать, - сказал Сэм.
– Я не пущу тебя!

– Я предпочел бы не причинять тебе боль, - ответил ему Джон.
– Отойди, Сэм, иначе я затопчу тебя.

– Не надо. Послушай меня. Не надо... Джон ударил шпорами, и кобыла бросилась к двери. Мгновение Сэм стоял на месте,

круглое лицо его разом сделалось бледнее повисшей сзади луны. Рот его от удивления расширился кружком. В самый последний момент он отпрыгнул вбок - в чем Джон и не сомневался, - споткнулся и упал. Кобыла перепрыгнула через него и направилась в ночь.

Джон поднял капюшон своего тяжелого плаща и дал лошади волю. Черный замок безмолвствовал в тишине. Призрак топал рядом. Позади на Стене дежурили люди, он знал это, но глаза их были обращены на север, а не на юг. Никто не увидит, как он уехал; только Сэм Тарли, пытающийся подняться на ноги в пыли старой конюшни. Он надеялся, что Сэм не получил повреждений при падении. Тяжелый и неловкий, он мог сломать кисть или вывихнуть лодыжку, убираясь с пути.

– Я же предостерегал его, - негромко сказал Джон.
– Мои дела не имеют к нему никакого отношения.
– Отъехав, он принялся разминать свою обожженную руку, разжимая и сжимая покрытые шрамами пальцы. Они еще болели, но все-таки без бинтов было приятнее. Лунный свет серебрил далекие горы, он скакал по извилистой ленте Королевского тракта. Нужно отъехать от Стены как можно дальше, прежде чем там поймут, что он бежал. Утром он оставит дорогу и поедет напрямик через поле, кустарники и ручьи, чтобы сбить с толку погоню, но сейчас скорость была важнее обмана. Впрочем, они легко могли понять, куда он направился.

Старый Медведь привык подниматься с рассветом, поэтому Джону следовало до первых лучей солнца оставить между собой и Стеной как можно больше лиг... если только Сэм Тарли не предаст его. Толстяк был верен своим обязанностям и легко пугался, но любил Джона как брата. Когда его будут допрашивать, Сэм, вне сомнения, расскажет правду, но Джон не мог представить себе, чтобы друг его попросил стражу возле Королевской башни срочно разбудить Мормонта.

Когда Джон не принесет из кухни Старому Медведю завтрак, они заглянут в его келью и увидят на постели Длинный Коготь. С мечом было трудно расстаться, однако Джон не настолько забыл про честь, чтобы взять с собой такое оружие. Даже Джорах Мормонт, спасаясь бегством, не сделал этого. Вне сомнения, лорд Мормонт отыщет для такого клинка более достойного наследника. На душе Джона стало скверно, когда он подумал о старике. Он знал, что бегством своим сыплет соль на незажившую рану, оставленную позором сына. Выходило, что Джон не оправдал доверия, но этого нельзя было избежать. Как бы он ни поступил сейчас, Джон все равно кого-нибудь да предавал. Даже теперь он не знал, так ли поступает, как должен был сделать честный человек. Южанам легче, у них есть септоны, которые могут посоветовать, сообщить волю богов, отделить правое от ошибочного. Но Старки поклонялись богам старым и безымянным, и если сердце-дерево и слышало, оно не отвечало.

Когда последние огни Черного замка исчезли позади него, Джон перевел кобылу на шаг. Ему предстояла дальняя дорога, и проделать ее нужно было на одной лошади. Вдоль южной дороги встречались остроги и сельские поселки, где он мог бы при необходимости обменять свою кобылу на свежего коня; однако туда она должна добраться невредимой.

Еще надо постараться найти себе одежду, скорее всего придется украсть ее. Джон был во всем черном с головы до пят. Высокие кожаные меховые сапоги, грубые домотканые брюки, туника, кожаный жилет без рукавов и тяжелый шерстяной плащ. Ножны длинного меча и кинжал были покрыты черной кротовьей шкуркой, а кольчуга и бармище, что лежат в седельной суме, сплетены из черных колец.

Один только лоскут подобного облачения после побега грозил ему смертью на месте. Одетого в черное незнакомца в каждом селении к северу от Перешейка рассматривали с холодной подозрительностью, а его скоро начнут разыскивать. Как только мейстер Эйемон разошлет воронов, тихой пристани для него не найдется. Даже в Винтерфелле. Бран-то, может, и впустил бы его, но у мейстера Лювина больше здравого смысла. Он заложит ворона и отошлет незваного гостя подальше - как и следует поступить. Так что домой лучше не заезжать вовсе. Джон видел родной замок своим внутренним оком, словно бы оставил его только вчера. Могучие гранитные стены, великий чертог, пропахнувший дымом, собаками и жареным мясом. Солярий отца, его спальню в башне. Части души его ничего не хотелось так сильно, как вновь услышать смех Брана, съесть испеченный Гейджем пирог с беконом и говядиной, послушать сказку старухи Нэн о Детях Леса и Флорианушке-дурачке.

Но он бежал со Стены вовсе не для этого. Он поступил так потому лишь, что в конце концов он - сын своего отца и брат Роббу. Дареный меч, даже столь прекрасный, как Длинный Коготь, не превратил его в Мормонта. И в Эйемона Таргариена. Старик выбирал три раза и все три раза предпочел честь, но так выбрал и он сам. Даже теперь Джон не знал, остался ли мейстер на Стене потому, что был слаб и труслив, или же потому, что был доблестен и силен. И все же Джон понимал старика, утверждавшего, что знает боль такого выбора, он понимал это, пожалуй, чересчур хорошо.

Тирион Ланнистер говорил, что люди обычно предпочитают отрицать жестокую правду, не принимают ее, но зачем ему-то обманывать себя; ему, Джону Сноу, бастарду и проклятому клятвопреступнику, не знающему ни матери, ни друзей. Остаток своей жизни, какой бы короткой она ни оказалась, он вынужден провести человеком, чужим для всех, безмолвным обитателем теней, не смеющим назвать свое собственное имя. И чтобы проехать все Семь Королевств, он вынужден будет лгать - иначе всякий вправе поднять на него руку. Но все это безразлично, лишь бы жизни его хватило, чтобы, став рядом с братом, суметь отомстить за отца.

Он вспомнил, как прощался с Роббом; снежинки, таявшие на золотисто-рыжих волосах брата. Придется посетить его тайно - прикинувшись кем-то другим. Джон попытался представить себе то выражение, которое появится на лице Робба, когда он откроет себя. Брат тряхнет головой и улыбнется... а скажет... что же он скажет...

Нет, улыбки его Джон представить не мог, невзирая на все старания. Он вспомнил дезертира, которого отец обезглавил в тот день, когда они нашли лютоволков.

– Ты произнес слова, - сказал ему тогда лорд Эддард.
– Ты дал обет перед Черными Братьями и богами - старыми и новыми.

Десмонд и Толстый Том поволокли человека к колоде. Бран смотрел на происходящее круглыми, как блюдца, глазами, и Джону пришлось напомнить, чтобы тот не забыл про поводья. Он вспомнил выражение на лице отца, когда Теон Грейджой поднес ему Лед; вспомнил алую струю, хлынувшую в снег; и то, как Теон пнул голову, подкатившуюся к его ногам.

Интересно, как поступил бы лорд Эддард, окажись дезертиром его брат Бенджен, а не незнакомый оборванец. Повел бы он себя по-другому? Конечно, да... И Робб, бесспорно, обрадуется ему! Обрадуется или...

Но об этом лучше не думать. Боль пронзила пальцы, когда он стиснул поводья. Джон ударил пятками в бока кобылы и погнал ее галопом по Королевскому тракту, словно стремясь ускакать от сомнений. Смерти Джон не боялся, но ему не хотелось умирать связанным и обезглавленным, как обычный разбойник. Если ему суждено погибнуть, он встретит смерть с мечом в руке, сражаясь с убийцами отца. Пусть он никогда не был настоящим Старком, но тем не менее способен умереть как подобает. Чтобы потом сказали, что у Эддарда Старка было четверо сыновей, а не трое!