Игра с тенью

Уилсон Джеймс

Кэбмен, должно быть, расслышал мои всхлипывания и заметил, что я едва удерживаюсь от рыданий.

— Что-то не так, мисс? — спросил он.

Я покачала головой и забралась обратно в экипаж.

— Отвезите меня в Твикенхэм, — с трудом выговорила я.

Он уставился на меня. Я взяла кошелек и потрясла им, словно погремушкой.

— Да не об этом я подумал, мисс, — произнес он наконец и уселся на свое место.

И нить опять повела нас: мы проехали вдоль северной стороны парка — совсем недалеко от того дома, где меня оскорбил мистер

Кингсетт и где он, несомненно, продолжал мучить свою жену, и двинулись в сторону Хаммерсмита, где когда-то жил Тернер. Все дороги здесь были забиты людьми, спешившими домой, праздновать лучший в году праздник; восхищенные дети стояли перед сияющими витринами магазинов и глазели на апельсины и яблоки, на тазы с золотыми и серебристыми рыбами, выставленными прямо на тротуары.

А потом — в Брентфорд, через Чизвик, мимо дома Амели Беннетт (погруженного в темноту, и это испугало меня, но я вспомнила, что здоровье мужа вынуждает Беннеттов проводить зимы у моря). И вот — Твикенхэм.

Я попросила кэбмена остановиться перед Сэндикомб-Лодж. И стала смотреть на игрушечную дверь и окна, одно из которых освещала газовая лампа; на чистенькие белые стены, на темные кусты, обступавшие стены со всех сторон. И подумала о том, чего сейчас не было видно: о подвале, где началось сумасшествие Уолтера; о зарешеченном подвальном окне, которое напомнило мне о «Заливе Байя» и привело (как я верю до сих пор) к пониманию тайны души Тернера; и к пугающему открытию тайны собственной любви.

Нахлынувшая боль пересилила все: способность говорить, плакать, двигаться. Но, парализованная болью, я осознала: худшее еще впереди, ибо мне предстоит пройти весь путь до обители Минотавра. Подобно ребенку, который готов притронуться пальчиком к чему угодно, но только не к больному месту, я кружила вокруг да около, не решаясь взглянуть правде в лицо.

И в этот момент я, кажется, поняла, где мне искать Уолтера.

Мы поехали назад — вдоль реки, через Челси, мимо коттеджа миссис Бут (Боже милостивый! И я могла думать, что деликатность помешала Уолтеру расспросить о Тернере!) — и прибыли домой. Когда я расплачивалась с кэбменом, он кивнул на мое траурное платье и произнес:

— Я не мог не заметить, мисс. Очень вам сочувствую. Всего пару месяцев назад я потерял собственную дочку.

Движимая внезапным импульсом, я спросила:

— Вы работаете завтра?

Он покачал головой:

— Должен сесть за стол, мисс, со своей миссис и малышами. Я им обещал.

— Конечно, — сказала я. — А потом?

— Ну, — произнес он неуверенно, — я мог бы выехать ненадолго.

— Вы не заедете за мной? Когда сможете?

— Очень хорошо, мисс.

Он пошел прочь, но потом обернулся:

— Счастливого Рождества!

Я ухитрилась проскользнуть в дом, не замеченная Дэвидсонами. Но, вероятно, меня все же услышали, ибо минутой позже раздался стук в дверь:

— Вам что-нибудь требуется, мисс?

— Нет, спасибо, миссис Дэвидсон.

Молчание. А потом:

— Есть новости о мистере Хартрайте, мисс?

Ее голос, переполненный тревогой, которую она не осмеливалась выразить словами, звучал напряженно.

— Пока нет, — ответила я. — Но я рассчитываю узнать что-нибудь завтра.

Боже, помоги мне.

Понедельник

У меня есть фотография Уолтера, сделанная год назад. Глядя на его открытое лицо, можно подумать: тогда он был совсем другим человеком. И все же его черты до сих пор не изменились.

Я завернула снимок в шаль, поскольку собиралась взять его с собой. Потом, ожидая экипаж, перелистала вчерашнюю «Тайме». В реке обнаружены два тела. Я быстро просмотрела описания: беременная женщина и старик в моряцкой одежде. Конечно, я испытала облегчение. И одновременно — что-то вроде невольного разочарования. Ведь смерть — это все-таки определенность. Она избавляет от дальнейших мучений.

Около четырех в дверь наконец-то постучали. Я вышла. Уже стемнело, и над улицей повис густой туман. Возница, разглядевший меня в свете ламп, издал смешок.

— Приветствую, мисс, — произнес он шутовским, но торжественным тоном и притронулся к шапке. — Лучшие пожелания.

Я не смогла засмеяться. Не смогла даже улыбнуться.

— Обед был хорош? — спросила я у него.

Он кивнул и погладил живот:

— Спасибо, весьма удовлетворительный. — Отвесив поклон, он указал на кэб. — И куда теперь, мисс?

В его дыхании я различила запах пива.

— Мейден-лейн.

Ломбард был закрыт, однако усталая женщина как раз собиралась войти в боковую дверь.

— Вам не встречался этот человек?

Женщина сощурилась. И через мгновение кивнула:

— Вчера. Рано утром. Думаю, это тот же парень. Я его помню, он был, ну, странноватый…

— Почему, что он такого сделал?

— Я не про его манеры. Он был джентльмен, о чем тут говорить. Но вот что странно — он сказал: «Мне нужна одежда, самая дешевая». И взял поношенную куртку из вельветина, да старую рубашку, да кашемировые штаны.

— Может, у него не было денег?

— Не думаю, что так. Вам бы посмотреть, в чем он пришел. Очень дорогое. А стоить должно, — она покачала головой, — даже не знаю сколько.

— Он оставил одежду здесь? — спросила я.

Женщина кивнула.

— Я заплачу шиллинг, если вы мне ее покажете.

Она отперла дверь.

Никаких сомнений. Шляпа Уолтера. Костюм Уолтера. Его рубашка без одной пуговицы, которую он оторвал в припадке неистовства.

Я отдала женщине деньги и вернулась к кэбмену.

— Нью-Грэвел-лейн, Уэппинг, — сказала я.

То было скорбное путешествие, постепенно уводившее нас от блеска и суеты Стрэнда в мир такого убожества и отчаяния, что по сравнению с ним даже Мейден-лейн могла показаться процветающей и полной надежд.

Каждый новый шаг нашего пути убеждал меня в том, что я двигаюсь в направлении, избранном Уолтером.

Ибо все это было актом отчаяния.

И пока мы ехали по Флит-стрит и Кэннон-стрит, через Истчип, мимо Тауэра, пока погруясались в кишащую крысами клетку, в моей голове звучал голос Уолтера: