Игра с тенью
Шрифт:
Свое поведение в течение следующего часа я могу объяснить только тем, что спал на ходу. Мое бодрствующее сознание знало, что я в Отли; что шторм за ночь утих, но булыжники до сих пор были мокрые и блестящие, а в облаках большие прорехи, через которые виднелась горстка звезд, и именно этим объяснялось сияющее черное пространство, раскинувшееся передо мной; и что шум, который я слышал, производила какая-то смертная душа, которая даже не подозревала о моем существовании, а в трубу дула по какой-то своей причине (хотя я не представлял себе эту причину). В то же самое время я пребывал во сне, где черное пространство было темным озером, а труба звала именно меня и тянула навстречу судьбе, к добру или ко злу.
Я не мог видеть крысолова с его дудочкой, но слышал ясно, как он пробирался по
Передо мной посреди дороги высилась колонна наподобие майского дерева; за ней темнела вечная чернота Чевина. И когда я посмотрел вверх, увидел резкую линию хребта и нагромождение камней на вершине, мрачное и уродливое, как сгусток крови, меня внезапно охватило неодолимое убеждение, что я должен туда взобраться. Если я сумею одолеть эту тьму, мое смятение уйдет, и я смогу видеть ясно.
Первая миля — мимо газового завода, мимо дубильни, через аккуратный садик, где деревья стояли стройными одинаковыми рядами, как солдаты, — далась мне достаточно легко; но с каждым шагом Чевин казался все больше и страшнее, и, когда я наконец добрался до подножия и увидел перед собой сплошную стену камней и кустарника, я задумался о том, выполнима ли задача, которую я перед собой поставил. Мое бодрствующее сознание (оно прекрасно помнило, что через несколько часов меня ждут в Фарнли-холле, и я произведу не лучшее впечатление, если глаза у меня будут мутные от недостатка сна, а одежда порвана и перепачкана) призывало меня признать поражение; но герой моего сна, для которого величина препятствия только подчеркивала важность задачи, не желал об этом и слышать. Через пару минут я нашел узкую щель между двумя разросшимися кустами и увидел неровный черный шрам, прорезавший склон холма над ней; я решил, что это тропинка.
Возможно, на пару сотен скользких ярдов так оно и было, но когда склон стал круче, тропинка превратилась в грязный водопад, по скалистому ложу которого еще стекал вчерашний дождь. Я подтягивался, цепляясь за кустики ежевики и дрока и нащупывая ногами камни, пока склон не стал более пологим, дав мне возможность пройти (раскинув руки для равновесия и осторожно пробуя почву перед каждым шагом на случай, если она от меня ускользнет) еще сотню футов, до следующего водопада, где я снова принялся бороться с камнями и кустами.
Не знаю, сколько времени я еще двигался таким образом, взбираясь и скользя, снова взбираясь и снова скользя; но наконец идти стало полегче, а моего потного лица коснулся холодный ветер. Впереди, на расстоянии примерно в четверть мили, я с трудом разглядел верхушки нескольких изуродованных деревьев, торчавших над склоном. Я знал, что они росли с другой стороны горы, так что я приближался к вершине. И вдруг я очутился там, наверху, на камнях.
Они были больше, чем я предполагал, и чернее — небо как раз посветлело с рассветом, и они нависли надо мной неровным силуэтом. Увидев их вблизи и осознав их размер, я прежде всего подумал о том, какая огромная сила поместила их сюда; потому что их будто разбросали вдоль хребта беззаботно и легко, как рассыпанную ребенком гальку. Но не это заставило меня остановиться и задрожать, а странная тревожная дрожь узнавания. Вскоре я понял и ее причину: передо мной лежала не куча камней, как я думал, а огромный дракон.
Я моргнул и посмотрел еще раз. Все верно: вот его тупая голова (всего мгновение назад она казалась мне огромной скалой), вот пасть, распахнутая из-за огромного веса челюсти; голова обращена к городу внизу; под ней виднелись шипы и складки свернувшегося тела.
Я знал, что никакой это не
Я взобрался на самую вершину по его грубой потрескавшейся коже, по костлявым позвонкам его крыльев и встал там, дрожа. Через пару минут справа от меня появился край солнца, оставляя на небе ярко-оранжевые следы. Когда первые слабые лучи разбежались над долиной, они задели фасад дома на другой стороне реки — с такого расстояния он был всего лишь белым пятнышком, но по его положению я знал, что это должен быть Фарнли-холл. Через несколько минут он снова исчез, скрылся за дымкой тумана, поднимавшегося от влажной земли. Вскоре всю эту картину накрыла сверкающая полупрозрачная дымка, сквозь которую виднелись пятна коричневого, желтого и зеленого — чистый цвет, не связанный ни с каким предметом. Я понял с абсолютной уверенностью, что Тернер наверняка стоял здесь таким же утром, как сегодня, и наблюдал в природе те самые эффекты, которые его критики считали неестественными.
Я посмотрел себе под ноги. Никакой чешуи. Никаких крыльев. Никаких когтей. Это были камни.
Я рассмеялся от облегчения.
Хозяин «Черного быка» неплохо справился с чисткой и сушкой моей одежды. Его жена починила разорванный рукав.
За завтраком я спросил у девочки-служанки про трубача.
— О, это Джон, сэр, — сказала она, хихикнув. — Она так каждое утро делает, когда заканчивает ночную смену. Предупреждает тех, кому на работу, что пора вставать.
Я прибыл в Фарнли в одиннадцать часов; но когда я объяснил старому привратнику, зачем пришел, тот покачал головой и поджал беззубый рот:
— Попробовать можно, сэр. Но я слышал, что хозяин сегодня уезжает.
Это было неприятно; но нельзя поворачивать назад, когда я зашел так далеко. Оставался шанс, что старик ошибся или, по крайней мере, что мистер Фокс сумеет уделить мне полчаса перед отъездом, и я бодрым шагом двинулся по дорожке.
Но через пару минут я увидел, что навстречу мне едет черный экипаж, запряженный парой лошадей. Возможно, это просто посетитель, сказал я себе, но мои собственные глаза с этим не соглашались; что-то в легкости хода лошадей и расслабленном поведении кучера говорило мне, что они на родной земле. Приближаясь, лошади замедлили ход, и, наконец, когда я шагнул в сторону, чтобы пропустить экипаж, он остановился рядом со мной. Окошко опустилось, и из него выглянул человек лет шестидесяти с квадратным подбородком и волнистыми седыми волосами.
— Вы наверняка мистер Хартрайт, — сказал он.
— Мистер Фокс?
Он кивнул.
— Я получил вашу записку, сэр, — сказал он, протягивая мне руку — Я бы ответил, если бы знал, где вы остановились. Вся беда в том, что мне сегодня надо ехать в Лондон.
Он рассмеялся и открыл дверцу:
— Если вы не прочь проехать со мной до Артингтона, мы поговорим по дороге, а потом Хейс отвезет вас в Отли или куда вам надо. Боюсь, ничего лучшего не могу предложить.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказал я, ставя ногу на ступеньку и готовясь сесть напротив него. Но место оказалось занято худым, желчного вида слугой, который подался прочь от меня так нервно, будто я был прокаженным. Он встревожено посмотрел на мистера Фокса:
— Мне сесть с Хейсом, сэр?
— Да, будьте так добры, Викери.
Слуга выскочил из другой дверцы и принялся застегивать сюртук и натягивать перчатки. Мистер Фокс постучал по стеклу и показал часы.
— Пожалуйста, Викери.
Слуга поспешил к кучеру на козлы.
— Я плохой путешественник, — сказал мистер Фокс, когда экипаж дернулся и снова тронулся. — Мне никогда не хочется уезжать из дома, мне вечно кажется, что колесо сломается, или одна из лошадей потеряет подкову, или на нас нападут разбойники… — На лице его появилась открытая улыбка, и он выглядел как типичный добросердечный англичанин — пока не становилось ясно, что глаза его не улыбались, оставаясь осторожными и сумрачными, будто жизнь научила его всегда ждать худшего. — Так что я всегда выезжаю пораньше, и обычно мне приходится ждать полчаса на станции, что очень раздражает слуг. — Он рассмеялся и погрозил пальцем. — Но для вас это удачно — больше времени для разговора.