Игра шутов
Шрифт:
Она была на месте, но крепко привязанная на сворку, как и все прочие собаки этой стаи, и жесткая шерсть на ее загривке стояла дыбом. Рядом ждал королевский доезжачий, и толстый ремень был туго намотан на его запястье. А среди серо-желтых пыльных нитей, оставшихся от летнего разнотравья, распласталось по земле чье-то гибкое тело: пятнистая шкура, твердая, упругая грудь, большие, мягкие подушечки лап и узкая, неподвижная в высокой траве голова с надетою маской. Вглядевшись, можно было заметить широко расставленные, с кисточками, уши, толстый нос и скрывающий древние тайны знак лиры на белой морде гепарда. Привезли огромную кошку, специально выдрессированную для охоты.
Нетрудно было понять, кто все это подстроил. Из-за Робина Стюарта и его несчастной ревности О'Лайам-Роу был вынужден прежде времени представить на суд своей дамы злополучный подарок. Это Тади Бой успел уже выяснить. Теперь же и показать Луадхас во всей ее красе оказалось невозможным, и Робин Стюарт, который хорошо все рассчитал, злорадствовал по этому поводу, с самодовольной, всезнающей улыбкой ловя взгляд Тади Боя. Охота тем временем остановилась: собак взяли на сворки, осадили коней. В пустом поле, простиравшемся перед ними, двигался один только заяц.
Герцог Гиз поднял руку. Доезжачий нагнулся и снял с гепарда маску. Выгнулась аркой светлая, пятнистая шкура, вздрогнули мощные лапы — и длинное, несущее смерть тело, покрытое бархатной шерстью, задвигалось в высокой траве, припадая низко, словно по земле проползла змея. Тень промчалась по широкому полю и остановилась. Заяц тоненько вскрикнул и погиб.
Уна О'Дуайер встала на колени рядом с доезжачим — светлые глаза ее блестели, пока она смотрела, как гепард пил свежую кровь, а затем, снова в маске и со спутанными ногами, белой молнией прянул на круп коня, которого вел в поводу смотритель. Придворные, радуясь новой игрушке, снова скакали во весь опор, и солнце, стоящее в зените, струило свой яркий свет на цветные одежды; вся кавалькада, мчащаяся по редколесью, затеняемая черными веерами ветвей, казалась миниатюрой из часослова, выписанной киноварью и золотом. На самом ретивом коне, прямой и неподвижный, в своей маске похожий на палача, сидел гепард. Рядом скакала Уна: ее черные распущенные волосы развевались по ветру, а в пристальных русалочьих глазах вспыхивали зеленые, как у гепарда, искры. Гончие на сворках бежали тут же, но их больше не пускали в охоту. Триумф Луадхас оказался коротким.
Заминка произошла, когда подняли последнего в этот день зайца. Гепард убивал машинально, без труда, с вкрадчивой кровожадностью — это вызывало у охотников нездоровое возбуждение, но лишало охоту всякого азарта. Не говоря никому ни слова, О'Лайам-Роу давно отстал, и маленькая пестрая лошадка тоже замедлила шаг.
Этот заяц до самого конца лежал в укрытии, а потом молнией выскочил и пробежал около мили по открытому полю, ни разу не останавливаясь. После он испробовал все уловки: вилял и запутывал следы, хоронился у самой опушки леса, то бежал прямо, неровными скачками, то резко менял направление. Однако же вскорости бег его замедлился и направление больше не менялось: все поняли, что конец близок. Потом запах, который вообще-то сохранялся плохо на прогретом ярким солнцем жнивье, резко усилился — ищейки рвались с поводков, высунув языки, метались, кружили по полю. Заяц вернулся по собственному следу — и как в воду канул. Всадники остановились, рога протрубили отбой, и наступило обычное в таких случаях замешательство.
Никто особо не опечалился. Разбившись по двое, по трое, придворные стояли на поляне — и от людей, и от коней поднимался пар. Перед ними лежал широкий, весь в кротовинах, луг; вдали он спускался к серому, затороченному льдом ручью, за которым, на подъеме, вновь колыхались желтые травы, темнел можжевельник, низкие кустики и редкий подрост.
Дожидаясь, пока ищейки вновь возьмут след, придворные болтали. Маргарет Эрскин, приостановившись около О'Лайам-Роу, похвалила его собаку, но он тут же заговорил о маленькой королеве, которая и в самом деле прекрасно, даже чересчур бойко для своих лет ездила верхом. Сент-Андре спешился рядом с Марией и поправлял подпругу. Лошади слегка нервничали, гарцевали боком на холодном ветру, и О'Лайам-Роу задумчиво скосил глаза на оллава, мешковато сидящего на своем маленьком коньке.
— Тади Бой, вот незадача-то какая: и охота не удалась, и никто меня убивать не собирается. День, похоже, пропал.
— Ах, успокойся: день еще не кончился. Худшее впереди, — ответил Тади, которого, казалось, ничуть не смутил неожиданный выпад: голос звучал ровно, и ни одна черточка не дрогнула в темном лице. — Взгляни-ка лучше на Пайдара: ноги у него — ни дать ни взять два медовых желудка.
Но вот звуки рога возвестили о том, что заяц обнаружен, и охотники бросились врассыпную, как бобы из мешка.
Загнанный заяц на незнакомой местности уже не может петлять. Загнанный заяц бежит вверх по склону холма — и если он матерый и хитрый и неподалеку случится какой-нибудь молодой, неуставший русак, то старый заяц прервет свой бег, заляжет рядом с молодым и станет ждать, пока тот выскочит первым: тогда неопытные, молодые собаки могут сбиться и пойти по свежему следу.
Как раз это здесь и произошло. Но когда матерый заяц наконец поднялся и побежал по лугу, половина охоты последовала за ним, в то время как молодые ищейки в лесу с громким лаем устремились за новой добычей. Какое-то время оба зайца были на виду, и охота разделилась: предводители — герцог, Диана, маленькая королева, ирландки из Неви — галопом неслись по открытому лугу; другие же огибали лес, держа на сворках отчаянно заливающихся собак.
Все это было против правил, так никогда не велась охота по зрячему, но день кончался, и правилами можно было пренебречь. Две соперничающие охоты преследовали каждая своего зайца, и никто не знал, да, собственно, и не стремился узнать, где исконная добыча, а где подмена. Затем, на дальнем краю луга, охота де Гиза настигла матерого зайца.
До менее удачливой охоты со склона холма донеслись насмешливое гиканье и звуки рога; победители замахали руками — второй заяц, явно молодой и свежий, был уже далеко, лошади же начали уставать, как, впрочем, и всадники. Но Сент-Андре, доведенный до бешенства ликующими криками, мрачно ехал вперед; О'Лайам-Роу не отставал от него. А позади, среди бегущих псарей и привязанных на сворки собак, ехал гепард, неподвижный на своей подушке, безмолвный, в темной маске на светлой, зловещей морде.
Трубить в рог уже было некогда. И ручей, и вершины холма остались далеко слева; за лугом, который они проскакали, начался подлесок; затем покрытая листьями, пружинистая земля уступила место заросшей сорняками пашне и наконец показались плиты известняка. Тут и там виднелись карьеры, ямы, подземные выработки — очевидно, охотники слишком близко подъехали к берегам Луары. Стюарт, который, неуклюже подпрыгивая, скакал посередине, услышал, как О'Лайам-Роу выругался. Оказавшись на такой пересеченной местности, заяц непременно уйдет.
Но тут им повезло. Далеко впереди показался какой-то мужчина средних лет в рабочей одежде: он махал своей суконной шапкой, кричал и подпрыгивал так высоко, что его широкие штаны хлопали на ветру. Когда-нибудь раньше он наверняка заработал на этом крону и в этот раз конечно же ее получил. Заяц развернулся, постоял немного в нерешительности, а затем круто изменил направление и стал пробиваться обратно к лугу.
Луг лежал перед ним, поросший густой травою, полого поднимающийся вверх, спускающийся к ручью, а затем упирающийся в холм, на вершине которого ждали те, кто уже затравил своего зайца, — черные, покатывающиеся со смеху фигуры на фоне холодной голубизны небес. Если гнать зайца по лугу, он опять-таки достанется герцогу.