Игра в бисер
Шрифт:
– Ты живешь на чуждой планете, – поделился он с другом, – и я могу только недоуменно восхищаться тобой, выдержавшим здесь целых три года. Твои patres весьма учтивы со мной, но все меня здесь отталкивает, ничто не приемлет, ничто не дается, само собой, ничто не устраивается без мук и сопротивления; прожить здесь две недели было бы для меня адом.
Кнехту нелегко было с ним, он впервые с неприязнью, как бы со стороны, наблюдал эту отчужденность двух Орденов, двух миров, и понимал, что его сверхчувствительный друг своей робкой беспомощностью производит здесь дурное впечатление. Но оба свои проекта Игры им удалось подробно обсудить; они сделали друг другу много критических замечаний, и, отправляясь после такой совместной работы в другой флигель, к отцу Иакову, или в трапезную, Кнехт испытывал ощущение, будто он из родной страны внезапно переносился в иные края, где земля и воздух, климат и звезды – все было другим.
Когда Фриц уехал, Иозеф вызвал отца Иакова на откровенный разговор о нем.
– Надеюсь, – ответил монах, – что большинство касталийцев похоже на вас, а не на вашего друга. В его лице, видите ли, вы представили нам чуждую,
– Что ж, – сказал Кнехт, – в течение столетий, очевидно, и среди бенедиктинцев попадались болезненные, физически слабые, но зато духовно полноценные люди, каков и мой друг. Вероятно, было неразумно с моей стороны приглашать его сюда, где все его недостатки подмечают, очень зорко, а достоинств не видит никто. Мне он своим приездом оказал большую дружескую услугу. – И он рассказал отцу Иакову о своем решении участвовать а состязании. Патеру было приятно, что Кнехт заступается за друга.
– Ваша взяла! – воскликнул он, смеясь. – Однако, сдается мне, что вы подбираете себе друзей, с которыми не так-то легко ладить. – Минуту он наслаждался замешательством Кнехта, а потом, как ни в чем не бывало, заявил: – На сей раз я имею в виду другого. Вы ничего нового не слышали о своем друге Плинио Дезиньори?
Удивлению Кнехта не было конца; потрясенный, он попросил разъяснений. Дело обстояло следующим образом: в одной из своих политических статей Дезиньори высказал резко антиклерикальные взгляды и при этом весьма энергично нападал и на отца Иакова. Святой отец запросил у своих друзей в католической печати сведения о Дезиньора, из которых узнал о его ученических годах, проведенных в Касталии, и всем известных отношениях, связывавших вольнослушателя с Кнехтом. Иозеф тут же выпросил статью Плинио для ознакомления, после чего и состоялся его первый разговор с отцом Иаковом на актуальную политическую тему, каких вообще-то у них велось очень немного. Кнехт писал об этом Ферромонте: «Странным и почти пугающим это было для меня: вдруг увидеть на подмостках мировой политики фигуру нашего Плинио и я качестве некой придачи к ней свою собственную. Аспект, о возможности которого я доселе не помышлял». Впрочем, отец Иаков отозвался о полемической статье Дезиньори скорее с похвалой, во всяком случае безо всякого раздражения, похвалил стиль и заметил, что довольно легко распознать в нем влияние касталийской школы; обычно в периодической печати приходится довольствоваться куда более скромным духовным уровнем.
В это же примерно время друг Ферромонте выслал Кнехту копию первой части своего обретшего широкую известность труда «Использование и переработка славянской народной музыки в творчестве немецких композиторов, начиная от Иозефа Гайдна». В ответном послании Кнехта, между прочим, говорится: «Из твоих занятий, в которых некоторое время мне было дозволено быть твоим соратником, ты извлек разумные выводы: обе главы о Шуберте, особенно та, где ты пишешь о квартетах, пожалуй, самое солидное из всего, что я знаю, в современной музыковедческой литературе. Прошу тебя иногда вспоминать обо мне, мой урожай намного скромнее твоего. Как бы я ни был доволен своей здешней жизнью – моя миссия в Мариафельсе, кажется, выполняется не без успеха, – я все же время от времени ощущаю подавленность: слишком уж длителен отрыв от нашей Провинции, вальдцельского круга, к которому я принадлежу. Учусь я здесь многому, очень многому, но от этого возрастает не моя уверенность и профессиональная пригодность, а мои сомнения. Правда, и мой горизонт расширяется. Что касается моей неуверенности, чувства отчужденности, недостатка в радости, в доверии к себе и других пороков, от которых я страдал особенно первые два года, проведенные здесь, – то теперь я спокойнее. Недавно заезжал Тегуляриус, но как он ни радовался встрече со мной, как ни разбирало его любопытство повидать Мариафельс, он уже чуть ли не на второй день готов был бежать без оглядки, так мучительно завладела им здесь угнетенность и ощущение чужбины. Поскольку же монастырь в конце концов являет собой достаточно огражденный, уютный мир, приверженный к духовности, отнюдь не тюрьму, не казарму или фабрику, я заключаю из этого переживания, что все мы в нашей любезной Провинции куда более избалованы и чувствительны, нежели сами об этом подозреваем».
Как раз около того времени, когда было отправлено это письмо к Карло, Кнехт добился от отца Иакова, чтобы тот в кратком послании касталийскому Ордену ответил утвердительно на известный вопрос; от себя же старый ученый приписал просьбу, чтобы «любимого здесь мастера Игры в бисер Иозефа Кнехта», удостоившего его privatissimum de rebus Castaliensibus 61 , оставили еще на некоторый срок в Мариафельсе.
Разумеется, в Вальдцеле сочли за честь удовлетворить эту его просьбу. Кнехт, недавно сетовавший на то, что так далек от «сбора урожая», получил подписанное руководством Ордена и господином Дюбуа письмо с выражением признательности и благодарности за выполненное поручение. Самым важным в этом чрезвычайно официальном послании и доставившим ему наибольшую радость (он с торжеством сообщал об этом Фрицу) была короткая фраза следующего содержания: «Магистр Игры довел до сведения Ордена о желании адресата возвратиться в Vicus lusorum, и Орден согласился, по выполнении поручения, удовлетворить ходатайство», то место Иозеф прочитал даже отцу Иакову, признавшись, сколь оно радует его и как он страшился, что его навсегда лишат возможности жить в Касталии и отправят в Рим. Pater со смехом ответил:
61
Специальные
– Да, уж таково свойство орденских организаций, мой друг, охотнее пребываешь в лоне их, нежели на периферии, или – упаси бог – в изгнании. Советую вам поскорее забыть то немногое, что вы узнали о политике, в чьей опасной близости вы здесь очутились, для нее у вас нет никаких данных. Однако ж истории не изменяйте, хотя бы она и оставалась для вас лишь побочным и любительским занятием. Для историка, надо признать, у вас есть все. А теперь давайте-ка, покуда вы еще в моем распоряжении, поучимся друг у друга.
Разрешением чаще бывать в Вальдцеле Кнехт, по-видимому, так и не воспользовался; но он слушал по радио занятия семинара и некоторые доклады, а также передачу целых партий Игры. Сидя в старинной гостиной монастыря, он как бы присутствовал в торжественном зале Vicus lusorum, принимал участие в празднестве, когда там объявлялись результаты состязаний. Он отослал в Вальдцель не слишком своеобычную и не производящую переворота, однако солидную и весьма изящную партию, которой он сам знал цену, а потому ожидал похвального упоминания или же третьей, может быть, даже второй премии. К своему удивлению, он услышал, что ему присудили первую, и еще не успел этому обрадоваться, как глашатай Магистра Игры своим красивым низким голосом назвал и второго призера – Тегуляриуса. Поистине тут было от чего прийти в восторг: оба они рука об руку вышли победителями из этого состязания. Не слушая далее, он вскочил и побежал вниз по лестнице и через гулкий коридор – на волю. В письме старому Магистру музыки, написанном в те дни, мы читаем: «Я очень счастлив, Досточтимый, как ты, вероятно, и сам представляешь себе. Сначала успех моей миссии и почетное признание его руководством Ордена, вкупе со столь важной для меня перспективой скорого возвращения домой, к друзьям, к Игре, вместо дальнейшего использования на дипломатической службе, – а потом и первое место, и премия в состязаниях за партию, к которой я, что касается формальной стороны, приложил немалые старания, но которая, по вполне основательным причинам, вовсе не исчерпывает всего, что я мог бы дать. И сверх того, радость разделить этот успех с другом – и впрямь, слишком много для одного раза. Я счастлив, да, но не смел бы утверждать, что мне легко. За столь краткое время или за время, которое показалось мне кратким, все это свалилось на меня слишком внезапно и не в меру щедро; к чувству благодарности примешивается некий страх, словно бы достаточно добавить одну лишь каплю в наполненный до краев сосуд, и все опять будет поставлено под сомнение. Но прошу тебя, смотри на это так, как если бы я этого не говорил, здесь каждое слово лишнее».
Нам предстоит увидеть, что этому наполненному до краев сосуду вскоре суждено было принять куда более, чем одну каплю. Однако до этого Иозеф Кнехт отдался своему счастью и примешанному к нему страху так всецело и безусловно, как если бы уже предугадывал скорое наступление больших перемен. Для отца Иакова эти несколько месяцев тоже оказались счастливыми и пролетели очень быстро. Ему жаль было потерять такого коллегу и ученика, и он пытался во время самих уроков в еще того более – в свободных беседах передать ему как можно больше из того Проникновения в высоты и бездны человеческого бытия и истории народов, которое довелось ему приобрести за свою жизнь труженика и мыслителя. Порой он заводил речь о цели и результатах миссии Кнехта, о возможности и ценности дружбы и политического согласия между Римом и Касталией, рекомендуя Иозефу изучить ту эпоху, результатом которой явилось основание касталийского Ордена, а также постепенное возрождение и новый подъем Рима после периода унизительных испытаний. Он посоветовал ему ознакомиться с двумя произведениями о Реформации и церковной схизме в шестнадцатом столетии, горячо рекомендовал ему всегда предпочитать непосредственный анализ источников и всемерное ограничение обозримыми конкретными темами чтению разбухших всемирно-исторических трудов, причем не скрывал своего глубокого недоверия к любому роду философии истории.
MAGISTER LUDI
Свой окончательный отъезд в Вальдцель Кнехт решил перенести на весну, когда обычно происходила большая публичная Игра – Ludus anniversarius, или sollemnis 64 . Хотя пора расцвета этих Игр давно уже миновала, навсегда уйдя в прошлое, – пора, когда ежегодная Игра длилась многие недели, когда со всех концов света на нее съезжались высокопоставленные и представительствующие лица, – все же весенние съезды в их торжественной Игрой, продолжавшейся от десяти до четырнадцати дней, были для касталийцев крупнейшим праздничным событием года, праздником, не лишенным высокого религиозного и этического значения, ибо он объединял представителей всех, отнюдь не всегда единодушных направлений и тенденций Касталии, как бы устанавливая мир между себялюбиями отдельных дисциплин и пробуждая воспоминания о единстве, возвышавшимся над их множественностью. Для верующих праздник обладал таинственной силой подлинного посвящения, для неверующих был, по меньшей мере, заменой религиозного обряда, и для тех, и для других – омовением в чистейших источниках прекрасного. Так некогда «Страсти» Иоганна Себастьана Баха (не столько в пору их создания, сколько в то столетие, которое последовало за их возвращением миру) были для участников и слушателей отчасти подлинным религиозным действом и таинством, отчасти благоговейным созерцанием и заменой веры, для всех же вместе – торжественной манифестацией искусства и creator spiritus 65 .
64
Ежегодная, или торжественная Игра (лат.).
65
Творческий дух (лат.).