Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Он сел на футон, и его закачало, понесло куда-то. Он представил, как гнутся бумажные стенки домика от ветра. «Как дуну, как плюну...»
«Нам не страшен серый волк», — устало подумал Пол. Напротив висела картина: такой же спичечный коробок под косыми серыми чертами дождя, спешащий человечек с зонтиком. Вверху пейзажа выцветшими иероглифами написано хайку. Пол напрягся, разобрал:
Из-за занавескиСмотрю на дождь за окном.ПриютОн вздрогнул: на пол легла чья-то тень. Дверной проем только что был пустым местом, ровно вырезанным в бумаге. Теперь в нем появилась фигурка. Хозяйка гостиницы смиренно сложила руки: нуждается ли в чем-нибудь гость? Пол спросил, что значит журавлик. Морщинистое лицо старушки разложилось в улыбку, как веер:
— Пожелания счастья и здоровья.
Внезапно все это — добрая старушка, уютное хайку, птичка на футоне — растрогало Пола едва не до слез. Дома ему вовсе истерзали душу. Там он стал ни на что не способным мужем, никудышным отцом. Под конец даже — плохим работником. А здесь, где он иностранец, чужак, ему желают здоровья и счастья.
Утром хозяйка беззвучно подала завтрак на низком столике. Пол улыбнулся, глядя на розовое, ровно дышащее утро. За окном беспокойно зазвонили городские часы. Пробили восемь, а на наручных часах Пола было уже восемь четырнадцать.
— А часы-то у вас опаздывают, — подмигнул он старушке. Та смотрела мимо него.
— Не обращайте внимания, — прошелестела она. — Это всего лишь память... Память мертвых.
Тоши, открыв перед ним дверцу машины, предложил для начала показать город. Пол почувствовал себя на каникулах. Он немного знал Токио, но здесь ни разу не был. Вежливый Тоши покорно говорил с ним на японском. Город оказался похожим на всю Японию: гладкий, шумный, деловой. Один раз царапнуло взгляд: стоящий на отшибе остов дома с обглоданным куполом, скалящийся пустыми окнами, как череп. Не похоже на японцев — оставлять уродство на виду.
— Что это? — обернулся он к Тоши.
— Торгово-промышленная палата, — отозвался тот.
— Здесь был пожар?
Тоши отвлекся на разговор с шофером и вопроса не услышал.
Они обедали в европейском ресторане. Пол предпочел бы японский. Устроились снаружи, за круглым французским столиком. Пол рассказывал о новой программе «МедиТич». Тоши серьезно кивал. Без единого проблеска во взгляде, по которому Пол догадался бы, что японец в действительности думает.
Сирена воздушной тревоги разорвала день, взвыв невыносимо громко и требовательно. Пол инстинктивно вскочил, сглатывая подступившую к горлу панику. В Нью-Йорке он ездил на работу мимо «граунд зеро»; страх такой тревоги впечатался в его подсознание.
— Вы слышите? — Он схватил Тоши за руку. — Слышите, сирены?
Тот высвободил руку, взглянул холодно:
— Я ничего не слышу. Вам что-то показалось. Сядьте, господин Тиббетс, кушайте.
Остальные
Остаток дня оба провели в бюро. Пол, тыкая виртуальной указкой в пункты новой программы, то и дело вздрагивал от звуков выдуманной сирены.
Из офиса позвонили ему на мобильный — узнать, как дела. Пол похвастался гостиницей:
— Как будто довоенная Япония. Телефон и тот — старинный. И похоже, я у них единственный клиент.
Шеф помолчал на другом конце провода.
— Ты что-то путаешь, — сказал он наконец. — Какой у тебя адрес?
— Сейчас... вот — семь-двадцать, Нака-маши, Нака-ку. Это в центре, рядом с парком.
— Точно, мы тебя туда и посылали. Только там большой современный отель, с бассейном и прочим. Я сам в нем останавливался. Ничего похожего на то, что ты описываешь.
— Да нет, постой, — начал Пол, но в этот момент села батарейка; беспомощно пискнув, сотовый выключился.
На следующий день Тоши повез его в городскую больницу — смотреть, как прижились там языковые программы «Райан-Ихито». Врачи и сестры то и дело подходили поблагодарить; они говорили на различаемом английском. Пол улизнул и долго искал туалет в переплетении коридоров.
Потом он сам не мог понять, как оказался в другом крыле. Здесь, видимо, делали ремонт. Черно и гнило пахло недавним пожаром. В коридорах чувствовалось болезненное отсутствие всякой жизни. Пол остановился перед открытой дверью одной из палат. Койки, наскоро сколоченные из досок. На полу — куски бинтов в почерневшей крови. «Слава богу, что они это ремонтируют».
В запустелой тишине у него за спиной протопотали детские ножки.
Пол посмотрел; его отшатнуло, ударило о стену. О Господи Иисусе.
Перед ним стоял труп. Детский трупик, обвиняюще глядящий на него провалами глаз.
— Здравствуйте, господин.
Ф-фух... Надо ж свалять такого дурака. Ребенок был живой. Непонятного пола, в длинной больничной рубашке, лысенький, с ввалившимися щеками. Пол с горечью понял, что его видение опередило реальность месяца на полтора.
— Здравствуй, малыш. Как тебя зовут?
— Садако.
Все же девочка. Лет девять, а может, больше — у больных детей не бывает возраста.
— И что ты здесь делаешь, Садако? Сбежала от врачей?
— Я ищу бумагу, — тихо сказала девочка. — Я делала журавликов, только у меня не хватает...
За спиной грохнуло; Пол развернулся рывком, но то всего лишь захлопнулась дверь пустой палаты. Когда он снова посмотрел на девочку, сердце его дернулось и зависло в безвоздушном ледяном пространстве страха. Это была Эбби. Его Эбби в терминальной стадии. С выпавшими от химиотерапии волосами и серым личиком.
— Вы мне не дадите листочек?
Показалось. К психиатру тебе надо, старина.