Игра в обольщение
Шрифт:
Кэмерон сжал кулаки, на его шее выступали жилы. Он выглядел восхитительно в одном только килте, небрежно закрепленном на талии. Эйнсли видела, что он сознательно, секунда за секундой, успокаивает свой гнев, не спуская с нее глаз. Он не видел ее, но взгляда не отрывал.
— Скоро утро, — осторожно сказал Кэмерон. — Наш поезд уходит рано. Спи.
Он повернулся и пошел к двери, хлопнув ею так сильно, что над кроватью вздрогнул полог. Эйнсли слышала, как он прошел в свою комнату и с такой же силой захлопнул свою дверь. Спустя мгновение щелкнул замок.
Эйнсли
Эйнсли не знала, как такой невероятно жесткий человек может быть столь нежным, но Кэмерону это удавалось. Но когда она попросила его остаться, в его глазах промелькнул настоящий испуг. И он заставил себя уйти.
Эйнсли рассердило, что такой сильный мужчина чего-то боится. Она решила непременно докопаться до сути, заставить Кэмерона объяснить, что он чувствует, и постараться избавить его от страхов. Она обязательно это сделает.
Двойственные ощущения — восторг и тревога за Кэмерона — не давали Эйнсли уснуть. Несмотря на усталость, она так и пролежала без сна, пока яркое солнечное утро не ворвалось в комнату. Тогда они сели в поезд, следующий в Париж.
Как только они прибыли в Париж, роскошная коляска доставила их в городской особняк на одной из центральных улиц, который арендовал Кэмерон. Дом был шестиэтажный, с лестницей из кованого железа, поднимавшейся из роскошного фойе до самого купола.
Здесь у Эйнсли будет своя спальня, из окна которой виден сад, разбитый за домом. Комната Кэмерона — в передней части дома, а Дэниела — этажом выше.
Дом был элегантным, современным и совсем не похожим на дома, в которых приходилось жить Эйнсли. Личные покои королевы были тесными, загроможденными, заполненными семейными фотографиями. Помещения для приема гостей, наоборот, огромными и богатыми. Дом Кэмерона был отделан прохладной мраморной плиткой и обшит светлыми деревянными панелями, заполнен картинами Дега, Мане и молодого Ренуара. Гладкие обтекаемые формы мебели, изготовленной вручную, являлись ответом на причудливые формы очень неудобной мебели этой эпохи.
В особняк были вложены большие деньги, все было сделано с отменным вкусом: вероятно, Мак украсил дом картинами, а Изабелла меблировала его, но все-таки это был дом холостяка. Спокойный и элегантный, но немного пустой.
Когда Эйнсли предложила вышить несколько подушек для гостиной, Кэмерон посмотрел на нее как на сумасшедшую. И сразу повез по магазинам, Эйнсли уже бывала в Париже — во время ее той поездки с Патриком и Роной, но тогда они снимали комнаты в небольшой гостинице в недорогом районе. Рона так нервничала и волновалась, что не хотела уходить далеко от гостиницы, поэтому Эйнсли толком не видела города.
Кэмерон показал ей новый мир. Он водил ее по магазинам модных и дорогих товаров, где продавалось все, что душе угодно, по лавкам, забитым дорогими произведениями искусства. И везде Кэмерону старались продать все самое лучшее. Эйнсли могла купить уже готовые подушечки или заказать что-то на
Они обедали в кафе, и Эйнсли открыла для себя кое-что еще. Какие вкусные в Париже торты! Она обожала их, многослойные, с прослойкой из шоколада, джема или сахарного сиропа. Во время путешествия по магазинам в четвертый раз Эйнсли съела огромный кусок торта, облизала вилку и, подняв глаза, увидела, с каким изумлением смотрит на нее Кэмерон.
— Я обожаю торты, — пожала плечами Эйнсли.
— В Париже лучшие торты, — сказал Дэниел, вонзая зубы во второй кусок. — В каждом кафе на этом бульваре есть нечто свое, особенное. Можно гулять туда-сюда каждый день и каждый раз пробовать что-то новое.
— Давайте так и сделаем, — улыбнулась Эйнсли.
Кэмерон только смеялся, глядя на них. Он впервые смеялся с тех пор, как Эйнсли присоединилась к нему в Донкастере. И Эйнсли смаковала этот смех, как смаковала остаток шоколадного крема у себя в тарелке.
Вечером Кэмерон показал ей еще один новый мир, тот, который Эйнсли только мельком видела в газетах, в колонках, где описывалась жизнь светского общества. Кэмерон сам выбрал, что ей надеть. Это было платье из темно-красного и серебристого атласа, придуманное Изабеллой, с которым великолепно сочетались бриллианты, подаренные ей Кэмероном в Килморгане.
— Вряд ли это подходит почтенной женщине, — заметила Эйнсли, когда Кэмерон надел на ее шею ожерелье и защелкнул застежку.
— Больше ничего почтенного, Эйнсли Маккензи, — встретился с ней взглядом в зеркале туалетного столика Кэмерон. — Ты очень красивая женщина. И я хочу, чтобы все это видели и завидовали мне.
— Я пошутила.
— А я — нет, — поцеловал ее в шею Кэмерон.
Кэмерон вывел ее на улицу ночного Парижа, и она окунулась в бурлящую жизнь города. До чего же приятно в красивом наряде идти рядом с мужчиной, одетым в черный пиджак и килт. Маккензи теперь принадлежит ей. Дамы смотрели на нее с завистью и любопытством, размышляя, как это белокурое создание поймало в ловушку столь необычного мужчину.
— После этого мы должны попробовать торт, — сказала Эйнсли, сделав глоток шампанского в ресторане «Друан». — Вот тот, шоколадный, с кремом. Мне кажется, это — мой любимый, хотя я и не уверена. Мне еще многое предстоит попробовать.
Торты были самой безопасной темой для разговора. Всякий раз, когда Эйнсли пыталась заговорить о том, чтобы спать в одной кровати, взгляд Кэмерона каменел и он менял тему разговора. Обычно в раздражительной манере. Он сердился, даже если только предполагал, что Эйнсли скажет слово «кровать». Их беседы стали бессодержательными, они по-прежнему страстно занимались любовью, но без слов.
— Большинству женщин хочется бегать по бульварам и покупать украшения и шляпки, — сказал Кэмерон. — А ты мчишься прямиком в кондитерскую.