Играем в 'Спринт'
Шрифт:
Поначалу все шло гладко.
Он подъехал минута в минуту, ровно четверть часа спустя после моего звонка. Я издали увидел красный "Москвич", увешанный противотуманными фарами, и, как договорились, поднял руку.
Мы покружили по улицам, потом Симаков вывел машину на шоссе и погнал ее по направлению к аэропорту. Скорость была приличная, и я помалкивал, тем более, что он тоже молчал, сосредоточив все внимание на дороге.
На одном из поворотов мы притормозили и свернули к железнодорожному переезду. "Москвич" подбросило на ухабах, качнуло из
В полной темноте мы проехали еще с полсотни метров. Остановились. Симаков заглушил двигатель.
Секунду-другую в ушах еще стоял дорожный гул, потом наступила тишина. Стало слышно, как за приспущенными стеклами трещат цикады и где-то совсем рядом плещется море.
– Пляж?
– спросил я.
– Он самый. Искупаться хочешь?
– неожиданно спросил он.
– У меня полотенца нет, товарищ подполковник.
– Ты, случаем, не забыл, как меня зовут?
– Не забыл.
– Давай-ка, брат, по имени-отчеству, так оно проще будет, время-то не служебное. А насчет полотенца не беда, у меня запасное есть.
Я понимал, что встреча назначена не ради увеселительной прогулки к морю, но Симаков, похоже, и думать забыл о деле.
– Люблю, знаешь, окунуться в конце дня, - продолжал он.
– Мозги прочищает, и усталость как рукой снимает. Ну что, искупаемся?
– Искупаемся.
Мы вылезли из машины.
Моря видно не было. Спокойное, почти беззвучное, оно тонуло в темноте, напоминая о себе лишь тихим однообразным шелестом. Пахло йодом и немного железной дорогой, которая проходила выше по склону.
Я увидел, как упала на гальку белая рубашка Симакова, и тоже разделся. Камни были теплые, не остывшие после дневного пекла.
– Только, чур, не увлекаться. Пять минут, и на берег, - предупредил он и с разбега бросился в воду.
Я последовал за ним.
В первый момент мгновенной острой болью обожгло ссадину на ладони, но тут же боль прошла, и я саженками поплыл от берега. Сбоку и чуть позади, отфыркиваясь, вынырнул Симаков.
– Горазд ты плавать, - послышался в темноте его голос.
– Где выучился?
– Я же на реке вырос, Игорь Петрович.
– Ну и как морская водичка?
– Нормально.
Он шумно втянул в себя воздух и снова исчез под водой.
Я лег на спину и закрыл глаза.
Что-то беспредельное, нежное и всесильное окружило меня. Ничего похожего на это состояние я никогда не испытывал, его просто не с чем было сравнить. Меня точно унесло на тысячелетия назад, отбросило к нижним ступеням эволюции, превратив в зыбкий комок плоти, обособленный и вместе с тем неотторжимый от чего-то целого - от стихии, из которой вышел и в которую рано или поздно возвратишься. Море мягко покачивало меня на своей обманчиво-надежной поверхности, обволакивая, пронизывая идущим снизу теплом...
Я потерял счет времени и, когда вдалеке послышался всплеск и человеческий голос, не смог бы сказать, прошла ли минута или тысяча лет...
Вскоре мы сидели в машине. На капоте сохли наши мокрые полотенца.
Симаков включил вмонтированную под приборный щиток лампочку.
– А теперь давай перекусим.
– Он вытащил завернутый в газету пакет и положил его посреди сиденья.
– Только без стеснения, пожалуйста. Разворачивай, я соль поищу.
Я повиновался. В пакете оказалось несколько бутербродов с сервелатом, здоровенный кусок пирога, помидоры, огурцы и пара яблок величиной с автомобильную фару.
– Жена утром положила, - пояснил он, - не нести же обратно. После моря аппетит волчий...
Аппетит действительно был отменный. Мы по-братски разделили еду и умяли ее в считанные минуты. Потом он открутил крышку термоса и разлил в раздвижные стаканчики чай.
– Ты как, с сахаром пьешь?
– С сахаром.
– Напрасно. От сахара весь вкус пропадает, один цвет остается. Симаков подул в стаканчик, отхлебнул и зажмурился от удовольствия.
В штатском, с непросохшими взъерошенными волосами, он выглядел моложе своих пятидесяти, но лицо, как и прежде, удивило меня своей бледностью. Собственно, чему удивляться: при его распорядке солнечный удар не схватишь - днем занят, а ночью не позагораешь, разве что под кварцевой лампой.
– Тебе долить?
– спросил он.
– Спасибо, не откажусь.
Морская ванна и общая трапеза слегка сбили нетерпение, с которым я ждал начала разговора, но вот этот момент наступил. Симаков достал свой "Беломорканал", по привычке потарахтел спичками и закурил, пустив по кабине синеватый табачный дым.
– Ну выкладывай, Сопрыкин. Что нового?
– Он повернулся вполоборота и приготовился слушать.
– Новостей хватает, Игорь Петрович, не знаю, с какой начинать...
– И, подобно Шехерезаде, я начал с того, чем закончил в прошлый раз, - с анонимных писем, которые подарила мне Нина.
Затем описал утреннее столкновение с сомбрероносцем, посещение парикмахерской и участие в субботнике.
– Это еще зачем?
– нахмурился он.
Чтобы не пускаться в длинные объяснения, я слегка подретушировал действительность:
– Гулял по набережной, случайно столкнулся с Ниной, ну и...
Поверил он или нет, не знаю, но последовал кивок, означавший, что я могу продолжать.
Посещение магазина и обнаруженная в почтовом ящике записка вызвали у него интерес. Когда с уточняющими вопросами было покончено, Симаков спросил:
– Записка у тебя с собой?
– С собой.
– Я передал ему послание Стаса.
– Там должны быть отпечатки мои и Нины.
– Ясно.
– Взявшись за уголки, он развернул бумагу и поднес ее к лампочке. Прочитав, так же аккуратно сложил и спрятал в целлофановый кулек.
– Дальше?
О моих приготовлениях к свиданию в "Страусе" слушал молча, не перебивая, но стоило перейти к самому свиданию, остановил:
– Погоди, Володя. Давно хочу спросить: что за отношения у тебя с этой девушкой?