Игрок

Гейл Александра

Он подходит ближе ко мне, а я смотрю во все глаза. Различаю шрам на подбородке — тот, что остался от моего небезупречного шва, — маленький порез от бритвы, морщинки на лбу. Так вот, значит, он какой — мой неидеальный. Помню, мне сразу понравилось его лицо. Нарушенными пропорциями, отсутствием округлых линий… Оно настолько правильно мужское, что я много раз пыталась представить, как должна была выглядеть Полина, и не могла. Мое воображение было бессильно лишить Арсения мужественности. Пришлось утешать себя мыслью, что братья и сестры похожи далеко не всегда, и, должно быть, Каримовы именно тот случай.

А

теперь… неужели теперь мне можно спросить вслух об этом? Хотя нет, лучше повременить и попытаться привыкнуть к мысли, что Арсений теперь мой. Этот странный, грубый парень, который хранит в тумбочке мою помаду, звонит по ночам, проверяя, не появился ли у меня кто-нибудь, и называет моего брата ушастым кроликом… О Боже!

— За твою амнезию и мою амнистию, — сообщает, кривовато улыбаясь и нахально втискиваясь меж моих коленей.

Он пьет, не морщась, затем запихивает в рот весь ломтик колбасы сразу и жует. И все это время не отводит от меня глаз. Может быть, он тоже ищет во мне изъяны? Найдет крошечный шрам над губой, который я заработала упав с велосипеда, щербинку между зубов и волосок брови, который все время растет длиннее других. Когда я выщипывала его в последний раз? Не помню. Вот позор…

Однако, как бы я ни была несовершенна, он наклоняется и целует меня. Чуть морщусь от привкуса крепкого алкоголя и запаха сигарет, и Арсений немедленно останавливается. Колеблется, неуверенный, стоит ли поцеловать меня еще раз, ведь я отвернулась… И это очень и очень странно.

— Я хочу этого, По Паспорту, — говорю. И сама не до конца понимаю, что имею в виду. То ли поцелуй, то ли еще одну попытку стать частичкой его жизни. По глазам вижу, что и он тоже ищет в словах двойное дно, вот только мы оба не готовы к откровенности. — Этого, — повторяю и касаюсь пальцами его губ.

Мы целуемся так жадно, что стол, на котором я сижу, отъезжает, и Арсений, не удержав равновесие, падает на меня, заставляя отклониться назад. И скажу вам прямо — врут киношники, что это удобно. Я обвиваю его талию ногами, а он нависает надо мной, опираясь руками о столешницу. Спорю, это выглядит сексуальнее некуда, но спустя пару-тройку минут начинает болеть спина. Только страх растерять запал мешает мне его оттолкнуть. Останавливаемся мы только тогда, когда я, не выдержав, хватаюсь за свою поясницу.

— В спальню, — заключаю, и мою идею поддерживают.

В зеркале-дверце шкафа-купе, занимающего всю стену, мы кажемся такими удивительно незначительными, что справедливость отражения принять невозможно. Да и как такое вообще может быть, если мы — Арсений и я — теперь все. Нет ничего важнее или реальнее. Не может какая-то стекляшка, бестолково разбрасывающая по комнате сумеречную мглу, нас уменьшить. Вместе мы будто красивее, значимее…

Внезапно Арсений выталкивает меня вперед — по направлению к зеркалу — и прижимается к моей спине. Видно, заметил, как я подглядываю. От этой мысли к щекам приливает кровь. Черт возьми, в том, что твой мужчина прошел все круги ада порноиндустрии, есть нечто пугающее. Не думаю, что в любых других обстоятельствах занялась бы сексом на глазах у своего отражения. Это откровенность, возведенная в степень. Себя, охваченного страстью, мало кто видел, и я не уверена, что жажду получить такой опыт.

Однако

не признать, что задумка хороша, невозможно. Арсений успевает лишь пуговицу на моих джинсах расстегнуть, а у меня уже подгибаются ноги. Отведя ткань, пальцы пробираются под кружевную кромку белья, и я забываю дышать. Вздрагиваю от каждой ласки. Как блестят глаза Арсения заметно даже в полутьме. Он наклоняется, и зеркальная девушка, которая уже совсем на меня не похожа, с готовностью откидывает голову, подставляя шею поцелуям, изгибается в мужских руках, захлебывается ощущениями. Она куда смелее меня, не сопротивляется ничему: с нее стягивают одежду, оставляя лишь тонкую футболку сверху, но она и не думает возражать.

Вот только более не скованные одеждой пальцы вышибают из головы последние мысли, отгоняя прочь мир зазеркалья, заставляя лишь чувствовать. Реальность, расшатанная лекарствами и желанием, раскачивается в разные стороны. Не удержав равновесие, я повисаю в руках Арсения, будто марионетка, и он осторожно опускает меня на колени. Но не прекращает ласк. До самого конца, пока я не начинаю извиваться в его руках в надежде стать ближе.

Зеркальная девушка без сил лежит на полу в задравшейся футболке, сонная и уставшая, абсолютно счастливая. Она улыбается, пытается убрать кудряшки с лица, а ее мужчина скользит все еще голодным взглядом по голым ногам.

Откидываюсь на спину, стыдливо тяну футболку вниз, за что моментально получаю ощутимый шлепок по руке.

— Эй! — возмущаюсь.

— А нечего! — фыркает Арсений в ответ.

От греха подальше закидываю руку за голову. А он продолжает осмотр… своих владений.

— Оказывается, мне нравится, когда подглядывают, — признаюсь.

— А я всегда знал, что с тобой не все в порядке. — Он улыбается и наклоняется ближе. — Другая мне бы не понравилась.

Он целует меня так жадно, что я закипаю снова. Стягиваю с себя футболку и обвиваю его бедра ногами прямо поверх одежды, дразня и наслаждаясь его брешами в самоконтроле. И, что удивительно, мне совершенно не стыдно.

— Пойдем в кровать, — зову, когда он начинает расстегивать ремень.

— К черту кровать, — отвечает.

В поисках достойных аргументов приходится напрячься, но в голову не приходит ничего лучше, чем:

— Если добровольно пойдешь в кровать, то я попытаюсь освежить в памяти технику надевания презерватива ртом.

Меня подхватывают с пола быстрее, чем я успеваю сказать хоть что-то еще.

Не помню, каким чудом выбралась из кровати. Кажется, мне еще ни на одно действие в жизни не требовалось столько решимости. Я словно оказалась в коконе из тепла, комфорта и ощущения, что ничего больше не страшно… И все только потому, что рядом был человек, который действительно нужен, которого ты хотел видеть рядом. Наверное, только понимание, что все это иллюзия, и оберегать меня до гробовой доски никто не обещал, позволило мне добровольно отказаться от еще нескольких часов блаженства. Я не Полина, и вряд ли когда-нибудь стану значить для него столько же…