Игрушка для хищника
Шрифт:
Я медленно спустилась по дороге, по которой уезжал каждое утро Артур. — Мой Тигр, — само жалобно сорвалось в губ, как только вспомнила его лицо, как руками его касалась, как прижималась к нему во сне и сегодня, проснувшись…
Нет, — не мой. Не нужно себя обманывать. Нам потому в жизни и так бывает больно, что занимаемся обманом. Это — дорога к ножам в сердце, которые ты сам в себя и заталкиваешь. И проворачиваешь — тоже сам.
Мне не было страшно одной, — страхи, наверное, уже просто улеглись, а, может быть, их
Свернула на какую-то тропинку и вышла к скале, — той самой, на верхушке которого построен дом. Даже задохнулась, глядя снизу на то, как это безумно красиво, — возвышаясь над всеми, над стихией океана, — и будто всем назло, будто силу свою выказывая над всем этим. Как и хозяин этого дома, которого мне уже не забыть никогда.
Вздохнула, усевшись на камень и снова обхватила колени руками. И даже не пыталась остановить полившихся наконец слез.
Так, оказывается, бывает. Живешь всю жизнь спокойно, привычно, — а несколько дней всю твою жизнь просто переворачивают. Всю жизнь и все естество. Все внутренности. И человек, о котором никогда и не подозревала, вдруг становится важнее всего остального. Всего, чем жила все время. И кажется, что только в нем она, — твоя жизнь.
Я просто прощалась.
Сидела в тишине и все вспоминала. И слезы становились все более горькими.
Каждое его слово, каждый жест, поворот головы, глаз этот прищуренный, когда прикуривает и затягивается сигаретой, вены на руках, улыбку эту его сумасшедшую. И застывшим взглядом смотрела на начавшую бушевать воду, — такой же шторм и у меня внутри, мы с ней сейчас просто идеально созвучны.
Я не заметила того момента, когда ветер, будто озверев, стал рвать волосы. Или это просто случилось очень быстро?
Вскочила, чтобы побыстрее спрятаться, уйти, но огромная волна вдруг просто сбила меня с ног, нахлынув.
Я барахталась изо всех сил, захлебываясь, орала так, что сорвала горло, надеясь, что меня кто-нибудь услышит, — но разве можно перекричать этот рев взбесившейся вокруг меня со всех сторон стихии? Уже отчаялась, понимая, что меня уносит все дальше, — била руками, пыталась грести, но где-то в глубине души уже отчаялась… И вот тогда меня и подхватили эти руки. Единственные во всем мире, которые способны перебороть даже самую бешенную стихию…
— Что ты творишь? Что ты, мать твою, творишь, — ревет, как бешенный, бросая меня на камень, и сейчас — он самый страшный ураган, страшнее, злее и свирепее всего вокруг. Такой в два счета растерзать может, — и ничего не спасет, никто.
И ярость в нем клокочет — такая лютая, во всем, — в груди, что вздымается так высоко, в губах перекошенных, во взгляде, в глазах этих сумасшедше-бешенных.
Он — точно не человек. Сам стихия. Сам ураган, шторм и буран под обтянувшей его обманной кожей.
— Прости, — сжимаюсь, а сама глаз
Из-за меня такой? Из-за меня? Потому, что потерять боялся? Я бы ради этого сама бы в воду прыгнула. Но… Опять просто, наверное, пожалел. Одни только проблемы ему от меня. Вот и злится.
Только вот ярость эта вдруг вспышкой на мои губы обрушивается. И я уже ничего не вижу, ничего не замечаю, — внутри все светом ослепительным становится, на части разрывает и все его безумие, в меня вливается, таким же ураганом бурлить, кипеть в каждой капле крови начинает.
Целует меня, по всему телу ожогами его губы и вкус соли внутри, — и я взрываюсь, теряя саму себя. Полностью. Целиком. До вздоха. Судорожно только за него цепляюсь и понимаю, — хочу, чтобы взял. До боли, до сердца, что из груди выскочит навсегда — хочу. Пусть ворвется окончательно в меня, в самую душу, пусть разорвет меня потом этой любовью обжигающей на части, — пусть! Его хочу стать, раствориться, рассыпаться на осколки, — пусть даже один раз, пусть даже потом разорвусь от боли, — но его. Это сильнее меня. Это — всего сильнее.
Он снова оттолкнул, — хотя остановится, кажется, для нас обоих было уже невозможно.
Но это уже неважно, — я видела его глаза, видела в них смерч и ту самую жажду, которая меня разрывала.
Не знаю, не понимаю, почувствовать не могу, — почему он так бешено сопротивляется?
Потому и пришла к нему ночью. Не знаю, что там у него за причины, — но я готова ко всему.
Но я должна стать его. Я — уже его. Насквозь.
Пусть мне будет, что вспоминать по-настоящему. И мой первый раз случится с тем, кто уже намертво вошел в мое сердце.
И это — было блаженство.
Самое невозможное, самое безумное, самое обжигающее и трепетное из всего, что только возможно почувствовать человеку.
Я плавилась, растворялась, разрывалась на осколки, — и будто снова возрождалась под его губами, с ума сходя от каждого прикосновения, от каждого слова, которые он страстно, лихорадочно шептал.
Видела, как он напряжен, как сдерживается, как жалеет меня и сам не получает удовольствия, — и орать хотелось, чтобы отпустил себя, — я хочу его, я приму его таким, какой он есть, — пусть даже безумно рвущим на мне кожу. Потому что хочу именно его, именно такого, — настоящего!
Но, видимо, Артур не был бы Артуром, если бы стал кого-то слушать. Он все знает лучше. И все делает по-своему.
И счастье — это слишком слабое слово для того, чтобы описать хотя бы сотую долю того, что я чувствовала в эту ночь. И пусть даже после всего меня разорвет на части. Оно того стоило. Оно стоило даже намного большего.
Глава 13
Артур.
Черт! Мне нужно ехать, — дел запланировано просто немерянно!