Игрушка Двуликого
Шрифт:
– Не торопись – прежде чем заниматься этим самым, мы, женщины, обычно справляем нужду…
– В лес не пущу… – хрипло говорит он. – Даже не надейся…
– И не думала… – фыркаю я, отхожу от своего ложа буквально на пару шагов и, стянув шоссы чуть ли не до щиколоток, бесстыдно приседаю.
Если бы не темнота, выбранное мною положение наверняка лишило бы Унгара последних остатков терпения: уставившись мне между ног бараньим взглядом, он
– Надевать, или дать тебе полюбоваться своим лоном еще немного?
– Ты – МОЯ! – рычит он, перепрыгивает через костер и, почти невидимым от скорости движением убрав мою левую руку, выставленную вперед, подхватывает на руки: – Моя, я сказал!!!
Что он хрипит дальше, я, честно говоря, не понимаю, так как удар спиной о кучу лапника на какое-то время вышибает из меня дух. А когда ко мне возвращается способность соображать, я вдруг на миг представляю, что будет, если моя попытка не удастся, и до смерти пугаюсь. Потом вспоминаю, что меня ждет в случае ошибки, напоминаю себе, что смогла справиться с Зиги, и пересиливаю свой страх: выбрасываю из головы мысли о будущем и начинаю вдумываться только в то, что делаю в этот момент.
Вовремя: судя по ухваткам, которые походя демонстрирует Унгар, ссильничать женщин ему приходилось не особенно часто – почувствовав, что с самого начала лар’вата я сопротивляюсь в основном левой рукой, он, не задумываясь, перестраивает защиту так, как будто я левша – выкручивает мне левое запястье, заводит его мне под поясницу и, вращая его вверх, заставляет меня выгнуться дугой.
Не трепыхаться совсем – глупо: насторожится. Сопротивляться изо всех сил – еще глупее: несмотря на силу охватившего его желания, Ночная Тишь пока относится ко мне как к будущей жене – то есть связки не рвет и кости не ломает.
Выгнуться – выгибаюсь. Затем сжимаю колени и пробую перевернуться на правый бок, «чтобы попытаться освободить левую руку». Само собой, не получается – пальцы Унгара с силой надавливают на мышцу в верхней части бедра, и оно само собой отодвигается в сторону.
Дергаюсь снова, опять делая вид, что пытаюсь вырвать из захвата левую руку. Тишь с легкостью гасит мое движение, затем подтягивает одно колено и, слегка приподняв корпус, запускает пальцы в мое промежье.
Желание, которое он испытывает в этот момент, настолько яркое и острое, что мальчишка на миг забывает об осторожности – все так же лежа на боку, хватается за свою мотню и срывает ее к Двуликому. Позволяя мне нанести один-единственный удар.
Тот самый, в горло.
Которому меня столько времени учил Кром…
…Вспоминать, как умирал Унгар, приятно. Настолько, что в какой-то момент я перестаю
«Силы твоей деснице и терпения – разуму…» – мысленно приветствую его я, затем слышу звук приближающихся шагов и забываю про его существование…
…Дверь распахивается совершенно бесшумно, и на пороге возникает верховный жрец Бога-Отступника. Так же, как и в первый миг нашего знакомства, меня охватывает оторопь – от мужчины, одной ногой стоящего на погребальном костре, веет такой силой, что хочется упасть на колени и зажмуриться.
Жрец вглядывается мне в лицо, потом еле заметно кивает своим мыслям, заходит внутрь и усаживается рядом со мной:
– Ну, как вы, ваша милость?
«Ну, как ты, девочка…» – слышится мне в его словах, и сердце тут же разрывается на две половинки: первая, та, которая никак не забудет тепло, которое мне когда-то дарили родители, тает от искреннего сочувствия, вложенного Хранителем Серпа Душ в эти слова, а вторая, живущая лишь памятью о Кроме, начинает корчиться от боли, вспоминая, как меня встретил жрец.
– Вы знаете, куда пришли, ваша милость?
Взгляд верховного жреца тяжел, как наковальня, и пригибает к земле ничуть не меньше, чем усталость, которую я испытываю. Поэтому не говорю, а шевелю губами:
– Да…
– Позвольте полюбопытствовать, что вам тут надо?
– Я – гард’эйт Крома по прозвищу Меченый. Слуги Бога-Отступника, который закончил свой Путь и недавно вернулся сюда, чтобы получить Темное Посмертие…
– Что такое «гард’эйт»? – не унимается старик.
Встаю на цыпочки, чтобы заглянуть за его спину, потом понимаю, что мне все равно не хватит роста, и вздыхаю:
– Это человек, который дал клятву Богу-Отцу разделить судьбу своего избранника…
– В конце Пути Бездушных ждет Смерть на алтаре Двуликого…
– Я должна ее с ним разделить…
– Поздно: он уже ушел… – равнодушно бросает жрец и поворачивается ко мне спиной.
Сглатываю подступивший к горлу комок, нащупываю рукой шаммор и, чувствуя, как отказывает сердце, бью себя в горло…
«Надо было подождать, пока он закроет за собой дверь… – в который раз повторяю я про себя. – Тогда он не успел бы меня остановить…»
Словно почувствовав мои мысли, Хранитель Серпа Душ склоняется надо мной, легонечко прикасается к волосам и зачем-то убирает их за правое ухо:
– Все еще хочешь уйти следом?
Мог бы и не спрашивать: я жива только потому, что на мне – его проклятие, не позволяющее пошевелить даже пальцем.
Он хмурится, потирает переносицу, а затем кивает: