Игрушки дома Баллантайн
Шрифт:
Весь обратный путь до Нью-Кройдона Уильяма Раттлера не покидает ощущение, что Его Императорское Величество принял какое-то решение, в которое не посвятил никого. Или не посвятил конкретно его, верховного главнокомандующего.
Поезд покачивается, звенит серебряная ложка в стакане с подстаканником. Мелькают за окном безжизненные поля и голые деревья. Генерал опирается спиной о мягкую стену купе и тихо дремлет. Ему не хочется думать ни о делах, ни о судьбах. Но не получается не думать о том, что ему снова нечего сказать Долорес, Копперу, Хлое и Стефану.
Чувство вины разрастается,
Звенят колокольчики на браслете, падает белый платок в шляпу с яркими лентами, заботливо подставленную механической рукой…
По первому снегу Элеонор вернулась в Нью-Кройдон. Она простудилась, плохо себя чувствовала, и сэр Уильям уговорил ее временно уехать туда, где врачи ближе и он, ее муж, бывает чаще.
«Ло уже взрослая, помнишь? — уговаривал генерал леди Элеонор. — Здесь у нее прекрасная компания, топлива я им завез столько, что хватит до весны. Тебе нужен доктор. Везти его сюда — большая опасность».
«Мама, уезжай. Мы справимся», — просила Долорес, пряча глаза.
Уговаривали впятером. Слишком долго. Слишком…
Нью-кройдонский врач диагностировал воспаление легких. Через неделю Элеонор не стало.
На похоронах все силы сэра Уильяма уходят на то, чтобы держать спину прямо, как полагается офицеру. Он бросает машину у кладбищенской стены и до самого дома идет пешком. Телохранитель — один из ликвидаторов — следует за генералом на почтительном расстоянии.
Дома Раттлер запирается в кабинете и просит слуг не беспокоить его до утра. Он садится за стол и слушает часы. Считает шепотом до тысячи, потом обратно. Жжет на свече семейные фотографии. Оставляет лишь ту, где они с Элеонор, шестнадцатилетним Грегором и годовалой Ло. Долго-долго смотрит в лицо сына. Ему хочется помнить Грега именно таким.
Обгоревшее тело двадцатитрехлетнего Грегора Раттлера, старшего помощника капитана флагманского дирижабля «Кинг Эдвард», отец опознавал по фамильному кольцу на правой руке.
В дверь вежливо стучат, слышен голос дворецкого:
— Сэр Уильям, прошу прощения, к вам посетитель.
— Бишоп, на часах девять. Я никого не принимаю и вообще просил меня не беспокоить, — глухо отвечает генерал.
— Это констебль, сэр. Говорит, неотложное дело…
Уильям Раттлер с грохотом распахивает дверь, едва не сбив с ног дворецкого, и спускается в холл. Внизу мнется молодой полисмен.
— Что вам угодно, сэр? — ледяным тоном спрашивает Раттлер.
— Прошу прощения, господин верховный главнокомандующий. Мои соболезнования по поводу кончины леди Раттлер…
— Короче, — рычит генерал.
— Фелония [4] , сэр. Не могли бы вы пройти со мной?
Генерал поворачивается и кричит вглубь коридора:
— Бишоп! Пальто и ботинки!
Застегиваясь на ходу,
— Далеко ехать?
— Простите, сэр. Ехать никуда не надо.
4
Фелония — тяжкое уголовное преступление.
За воротами дома главнокомандующего собралась небольшая толпа. Ярко вспыхивает магний, фотограф отходит в сторону, давая дорогу генералу и констеблю.
— Граждане, разойдитесь! — сердито кричит полисмен. — До комендантского часа — двадцать минут!
Раттлер смотрит на тело, лежащее у ворот.
— Капитан Маркус Огден…
Личный телохранитель генерала. Ликвидатор. Несколько часов назад они стояли рядом на похоронах Элеонор. Сэр Уильям присаживается на корточки, касается лица Огдена, закрывает остекленевшие глаза. Голова мертвеца падает на плечо, изо рта сыплются шестеренки, зубчатые колеса, пружины. Раттлер вскакивает так резко, что не удерживается на ногах, и лишь быстрая реакция полисмена спасает его от падения.
— Часовщик! — кричит кто-то, люди ахают, шарахаются прочь.
— Расходитесь! Немедленно расходитесь! — басит напарник констебля.
Генерал рвет воротник пальто, ему душно. Он смотрит на темнеющее бесформенное пятно на серой шинели Огдена, и только одна мысль мечется, как закольцованная: «Маркус сопровождал меня. Я мог бы быть на его месте».
— Господин главнокомандующий, — касается его локтя полисмен, который привел его. — Вы слышали что-нибудь?
— Нет. Окна кабинета выходят на другую сторону, — отвечает Раттлер. — Констебль, мы с капитаном Огденом около полутора часов как вернулись с похорон.
— Его убили менее получаса назад, сэр. Нас вызвал вон тот джентльмен. Утверждает, что видел убегающего убийцу, но не смог разглядеть.
Генерал Раттлер молча смотрит вниз. На снегу возле тела капитана отчетливо заметны следы маленьких ног: пятка слита с подошвой, отпечатка каблука нет. Сэр Уильям указывает на них полисмену:
— Смотрите. Странная обувь…
— Снимай, не стой, — командует полицейский фотографу.
Сэр Уильям сует руки в карманы. Из низких туч сыпется снежная крупа. Генерал смотрит, как зарастают снежинками странные следы. Полицейские суетятся рядом. Подъезжает «труповозка», тело Огдена грузят в машину. У ног Раттлера — россыпь мелких механических деталей. Тускло поблескивает латунь в свете уличного фонаря.
— Господин верховный главнокомандующий, мы уезжаем, сэр, — виновато говорит констебль помоложе. — Вы можете вернуться…
— Благодарю, — еле слышно отвечает Раттлер и идет к дому.
Утром генерал собирает всех ликвидаторов и требует на задания брать с собой собак-телохранителей.
— Сэр, псы мешают, — возражают ему. — Они слишком агрессивны, поводки руки занимают.
Раттлер длинно выдыхает сквозь стиснутые зубы.
— Когда лично вас, сержант, будут разделывать в канаве, умирая, вы пожалеете, что с вами не оказалось пса. Домой возвращаться со службы только с собаками. Это приказ. И пока кинологи не выделят нам собак, никто на улицу в темное время суток не суется. Ясно?