Игры рядом
Шрифт:
Со времени, когда я покинул Даллант, прошло два месяца.
Я узнал об этом от степняков — не тех, с которыми меня породнила эйдерелла, — других. Степь, соединяющая Снежные Пески с цивилизованным миром, заселена разрозненными группами кочевых племен, в основном неагрессивных, ввиду того, что им попросту негде развернуться. Степь, как и пустыня, формально принадлежит королю, однако здесь, в отличие от Снежных Песков, эта власть отнюдь не номинальна. Через каждые десять миль мне попадался неплохо укрепленный форт. Губернаторы были не так глупы, чтобы принимать бой в открытом поле, где их позиция стала бы заведомо проигрышной, и лишь время от времени отбивали хаотичные неорганизованные набеги степняков. Край глухой, но беспокойный. Насколько я знал, армия Шерваля
Я шел по самым крупным дорогам и старательно огибал форты, то и дело рискуя нарваться на разбойников, но мне везло — нарывался я только на мирное население, охотно поившее меня козьим молоком и снабжавшее свежими слухами. Про войну здесь, как ни странно, знали. Причем придавали ей больше значения, чем дворяне в Далланте, на моей памяти ни разу не сделавшие междоусобицу между кооолем и его братом темой застольной беседы. Впрочем, возможно, они просто не воспринимали Шерваля всерьез. И совершенно зря. Степняки же оказались на удивление хорошо осведомлены. Тогда во мне шевельнулись первые подозрения. Ну откуда, скажите на милость, знать простой деревенской бабе, что за последние два месяца армия Шерваля, до того методично надвигавшаяся на юго-восток и опасно приблизившаяся к степи, круто развернулась на сто восемьдесят градусов и ринулась на северо-запад, в сторону столицы?.. Это звучало ужасно глупо: я не верил, что Шерваль настолько туп, чтобы пойти на Мелодию, не укрепив тылы. Скорее, он решил отправиться в обход и понемногу замкнуть круговое наступление… но откуда такая спешка?
Я развлекался этими мыслями в течение трех или четырех дней, пока слонялся по пыльным степным дорогам. Бродяжничать мне приходилось и прежде, но сейчас в этом вдруг появилась своеобразная прелесть. Не знаю, было дело в неожиданном дружелюбии степняков, из которых лишь редкий скупердяй отказывал мне в краюхе хлеба и задушевной беседе, или в том, что я впервые за последнее время не чувствовал ответственности за кого-либо, кроме себя самого, но все происходящее мне нравилось. Небо степи казалось выше неба пустыни, но ниже лесного неба, здесь были более блеклые и теплые краски, более насыщенные и пряные запахи, более сухие и тихие звуки — и это мне нравилось. Спал я под открытым небом, положив под голову камень, и было так здорово засыпать и просыпаться, видя над собой одну только бледную синь, без малейшей примеси зеленого… или красного… Я стал бояться красного, и вдруг понял, что больше не люблю зеленый.
Иногда я думал об Йевелин.
Я пытался представить, что она делает. Пытался вспомнить ее губы, ужас в ее глазах. Сейчас, восстанавливая их по памяти, я вдруг понял, что в их уголках есть почти незаметная сетка тонюсеньких морщинок. Что ни говори, возраст сказывается. Сколько ей, тридцать три?.. Старше меня на шесть лет. Старше. Проклятый мальчишка всё напутал. Проводники в самом деле родились с шестилетней разницей, но она, женщина-Проводник, родилась первой. Они с самого начала шли по ложному следу. И только Стальная Дева знает правду.
Как же ты ее остановила, Йев?
Я шумно втягивал пыльный горячий воздух, закрывал глаза, отрезая от сознания все окружающие звуки, запахи, образы, я пытался учуять, я знал, что могу… Не чуял. Мне хотелось верить, что Ржавый Рыцарь еще далеко, но я не мог отделаться от ощущения, что иду ему навстречу.
А я ведь понятия не имел, что происходило во дворе замка Аннервиль после того, как я, Дарла и Куэйд провалились в портал.
И Йевелин тоже.
А если правда? Что, если он в самом деле выпустил ей кишки за конюшнями? Чувствуют ли стальные чудовища Проводников как таковых или только… своих? Может, для Рыцаря Йевелин была просто еще одной преградой на его пути ко мне? Вот смеху-то было бы… Тогда, видимо, оставалось только Стальной Деве отправить меня на тот свет. Кто знает, может, усовершенствованный таким образом ритуал оказался бы не менее действенным.
Но я не хотел принимать участия ни в одной из форм каких бы то ни было ритуалов. Это оставалось моей первостепенной целью. И она не касалась никого, кроме меня. Это убеждение придавало мне бодрости. Мне так надоело отвечать за других. Красть огонь, как сказала Каданара.
Поэтому, когда один из степняков, к которым я прибился в предположительно последний или предпоследний день пути, внезапно бухнулся передо мной на колени и с благоговением проорал: «Эван Нортон! Вы ли это?!», моим первым порывом было забраться под телегу, пока меня никто не заметил. Однако было уже поздно. Крик кочевника привлек гораздо больше внимания, чем я ожидал, — его сотоварищи заметно оживились, начали переговариваться и толкать друг друга локтями. Я сидел на оглобле, держа в одной руке кусок кислого хлеба, а в другой — чашку с молоком, и чувствовал себя полным идиотом. Я ни хрена не понимал. Среди моих ребят никогда не было степняков. Оказалось, что этот парень в самом деле когда-то входил в одно из партизанских подразделений, хоть и не под моим началом. Позже ему хватило ума бросить воинские забавы, а потом его увлекла в степь темнолицая прелестница. Я уже успокоился было, надеясь, что тем дело и кончится, когда парень, ничуть не смущаясь моим явным недовольством, с очарованием деревенского простодушия сказал:
— Вы, наверное, захотите повидаться с Урсоном! Это мы запросто!
Вряд ли имело смысл отпираться. До меня только теперь дошло, что добрая половина степняков числилась у Урсона во внештатной агентуре, причем, подозреваю, на цивилизованной земле соотношение было примерно таким же. Я не знал, хочет ли Урсон видеть меня, тем более теперь, после моего исчезновения и самоустранения, но надеяться на это не стоило. Вот ведь странно — мне надо было отойти от дел, чтобы наконец познакомиться с моим самым сильным союзником, мощью которого я так никогда и не воспользовался. По большому счету, я в ней и не нуждался. Ведь я не ставил перед собой цель выиграть в войне. Война была для меня чем-то вроде секса. Результат результатом, но в первую очередь всех интересует процесс.
…— Эван.
Я медленно кивнул, не поднимая головы. После произошедшего за последнее время осталось крайне мало вещей, способных меня удивить. Появление Роланда в форте Кайла Урсона к ним не относилось.
— Теперь ты здесь, — сказал он и замолчал. Наблюдение, надо сказать, было очень тонким.
Прутик, которым я сосредоточенно чертил по сухой земле зигзаги, с хрустом сломался. Я отбросил его и отряхнул ладони. Потом сказал:
— Ну, вроде как.
И только тогда посмотрел на него. Роланд стоял чуть в стороне. Начинало темнеть, и на фоне медленно сереющего неба закованная в латы фигура моего бывшего соратника казалась романтично темной и даже, пожалуй, устрашающей. Конечно, если не всматриваться в лицо, цветом и выражением напоминавшее скисшее тесто. Бравада у Роланда всегда заканчивалась на уровне брони.
— А где… — начал он и умолк, то ли не зная, о ком спрашивает, то ли не сумев выдавить вопрос.
— Кто как, — вяло ответил я, откидываясь назад и опираясь спиной о стену барака, возле которого сидел уже три часа. — Если ты о Ларсе, Грее и Флейм, то они в порядке. Если о ребятах, которые пошли со мной от Перешейка, то они мертвы.
— Я знаю, — помолчав, сказал Роланд, впрочем, без тени злорадства или обвинения в голосе. Я всмотрелся в его лицо пристальнее, и он отвел взгляд. Роланд никогда не мог подолгу смотреть мне в глаза. И я всегда воображал, будто понимаю причину.