Их было семеро…
Шрифт:
— Вызывай.
На мониторе замелькали таблицы. Наконец, появился файл «ГУБ». И текст:
«Негласный сотрудник КГБ. Завербован в августе 1987 г. В 1988 г. прошел спецподготовку в центре „Альфа“. Присвоено звание младший лейтенант КГБ. В 1990 г. — лейтенант КГБ. В 1994 г. — ст. лейтенант ФСБ».
Вон оно как.
— Запроси центральную базу данных: Пастухов Сергей Сергеевич.
На экране появилось: «Данных нет».
— Перегудов Иван Георгиевич. «Данных нет».
— Ухов Николай Иванович. «Данных
— Назаров Аркадий Назарович. «В допуске отказано». Резидент объяснил:
— Это означает, что объект либо негласный сотрудник, либо находится в оперативной разработке.
— Розовский Борис Семенович. «В допуске отказано».
— Ельцин Борис Николаевич. «В допуске отказано».
— Можешь выключить. Последний вопрос, Леон. Отнесись к нему очень серьезно. Тебе было приказано обеспечивать мне и Вологдину информационную поддержку. А ты лезешь во все дырки. Зачем?
— Я хотел продать эту информацию Назарову.
— Почему же не продал?
— Я не могу встретиться с ним один на один. Все его контакты контролирует Розовский.
— Чем тебе мешает Розовский?
Резидент помедлил с ответом. На его смуглом бабьем лице со вздыбленными черными усами отражалась напряженная работа мысли.
— Вы поймете. Сами. Чуть позже, — проговорил он. — Если позволите, у меня два вопроса. Вы сказали, что вас чуть не перестреляли на вилле «Креон». Вы случайно проговорились? Или?..
— Или, — подтвердил я.
— Значит ли это, что вы хотите, чтобы я сообщил об этом в Москву?
— Значит.
Трубач обеспокоенно взглянул на меня.
— Пусть знают, — сказал я.
— От меня потребуют доказательств. Я вытащил из кармана паспорт Вологдина и передал резиденту.
— Перешли в Москву. Есть у тебя канал?
— В экстренных случаях могу воспользоваться дипломатической почтой. У меня есть выход на посольство.
— Вот и воспользуйся.
Он раскрыл паспорт, некоторое время удивленно рассматривал сквозную дыру в ржаво-красном обводе, потом вдруг побледнел так, что лицо его из смуглого превратилось в серое.
— Доказательство? — спросил я. Он закивал:
— Да… да!.. Боже милостивый! Конечно, да!..
— У тебя был еще вопрос, — напомнил я.
— Был… Извините… Скажите, Серж, я могу рассчитывать, что обо всем этом — обо всем, что здесь произошло, — не станет известно в Москве?
Я пожал плечами:
— Это будет зависеть от того, насколько откровенным ты был с нами. И если выяснится, что не очень…
— Я буду с вами откровенным. Совершенно откровенным. Вы спасли мне жизнь. Поверьте, я умею быть благодарным. Я дам вам информацию, за которую вам заплатят очень большие деньги.
— Кто?
— Назаров. Если вы сумеете встретиться с ним наедине.
Резидент подошел к простенку между окнами, вынул из плетеного кашпо горшок с какими-то незнакомыми мне крупными розовыми цветами, приподнял цветы за стебли и извлек из-под земляного кома завернутую в полиэтилен коробочку с аудиокассетой.
— Возьмите.
— Вы не очень похожи на человека, который легко отказывается от больших денег, — заметил я, разглядывая кассету и пряча ее в карман.
Резидент взглянул на меня глазами быка, которого тащат на бойню.
— А на человека, который сам сует голову в петлю, я похож? — негромко спросил он.
— Нам пора, — напомнил Трубач. — Очухаются эти, начнут шуметь.
— Сейчас идем. Вот что, Леон. Завтра же уезжайте в Никосию. И носа сюда не показывайте. А еще лучше — ложитесь в больницу. На какую-нибудь операцию. Вам аппендицит вырезали?
— Вырезали.
— Ну, пусть еще раз вырежут. Или что-нибудь другое. Вам нужно начисто выйти из игры. На неделю примерно. Это для вас будет самое лучшее. И кончайте с привычкой хранить оперативные данные на бумажках.
— Я просто не успел ее сжечь.
— Это «просто» могло вам дорого обойтись. Не провожайте нас, мы сами найдем дорогу.
— Ну что, вроде неплохо вышло, — заметил Трубач, когда мы спускались по лестнице. — Даже лучше, чем ожидали.
Я согласился:
— Намного лучше.
Мы пересекли дворик и обомлели: фургончика не было.
II
«…Меня слышит… Всем, кто меня слышит… Пастух, Боцман, Док… всем, кто слышит… Я Муха, выйти на прием не могу… Фургон идет вверх к трассе Ларнака — Лимасол, Артист и Боцман в фургоне… Всем, кто слышит. Я Муха… на связи… Держусь за запаску, сильно трясет, выйти на прием не могу, руки заняты… Подъезжаем к трассе… Всем, кто меня слышит… Угонщик один… Вышли на трассу, свернули налево, к Лимасолу… скорость около сорока… Я Муха. Всем, кто меня слышит…»
Едва прошли первые секунды обалдения после того, как я догадался включить рацию, мы с Трубачом, не сговариваясь, рванули вниз, к набережной, в надежде перехватить какую-нибудь машину. Но не пробежали и ста метров, как в глаза нам резанул свет фар и рядом осел на тормозах белый «кадиллак» хозяина «Трех олив». Док высунулся:
— Быстро!
И дал по газам, не дожидаясь, когда мы захлопнем дверцы. Из его рации, как и из моей, бубнил голос Мухи:
«Идем под восемьдесят… проехали шестнадцатый километр… Всем, кто меня слышит… Я Муха, угонщик один, идем в сторону Лимасола…»
Расстояние между нами увеличивалось, голос Мухи становился заметно тише. Посадка у «кадиллака» была такая, что на каждой ямке он царапался о дорогу всем днищем. А когда вывернули наконец на трассу и Док утопил педаль газа в пол, лимузин набрал шестьдесят километров в час, и на этой цифре стрелка застыла, как припаянная.
— Да жми же ты! — заорал Трубач.
— Все! Не идет больше! Здесь телефон, нужно звонить в полицию, пусть перехватят!
— Нельзя! — возразил я. — Там Боцман и Артист, связанные, в масках. Засветимся.