Их было семеро…
Шрифт:
— Нет.
— Почему вы ему не сказали?
— А что я мог сказать? Я и сам не знал, получится что-нибудь или нет. Да и вдруг ты уже не в Затопине, а куда-то еще перебрался?
— Когда вы вернулись и сказали, что мы подпишемся на его дело, если выкупят Тимоху, как он отреагировал?
— Сказал, что об этом и речи быть не может.
— А когда он узнал, что Тимохе известно о программе «Помоги другу» и он может о ней рассказать, что он ответил? Только точно.
— Сейчас вспомню. С минуту молчал. Потом спросил, что я знаю об этой программе. Я ответил: ничего. Он еще помолчал, потом попросил меня зайти через
— Кто занимался выкупом?
— Не знаю. Его кадры. Мне только сообщили, когда его привезут. А потом я привез Варпаховского к тебе.
— Говорил ли Волков, сколько моих людей должно быть задействовано в операции?
— Он сказал: все шестеро. Я спросил: не много ли? Он повторил: все шестеро. И приказал отправить вас на Кипр как можно быстрей. Вот, собственно, и все.
— Могла операция дублироваться?
— Теоретически — да. Но я об этом ничего не знаю. И Нифонтов тоже… Прояснило это для тебя ситуацию?
Пастухов кивнул.
— Кое в чем. — И попрощался: — До завтра. Я буду ждать вас в восемь утра в порту, у первого прогулочного причала.
Наутро они встретились возле припортового кафенеса, Пастухов подтвердил, что к операции все готово и она начнется через два дня.
.— В Нови Дворе мы будем с грузом примерно через пять или шесть суток, — добавил он. — Можете сообщить об этом в центр.
Голубков кивнул: сообщу. От предложения выпить по чашке кофе Пастухов отказался, сославшись на срочные дела. Голубков не настаивал: дела есть дела.
Из уличного автомата он набрал номер Москвы и передал диспетчеру информацию, полученную от Пастухова. А часа через полтора, оказавшись — ну совершенно случайно — на набережной в районе «Трех олив», сразу понял, какие такие срочные дела заставили Пастухова отказаться от удовольствия посидеть и поболтать за чашечкой настоящего, сваренного по старинному рецепту кипрского кофе: возле пансионата, заняв собой всю узкую улочку, красовался огромный серебристый «ситроен», какие-то люди суетились вокруг него, в фургон грузили ковры из виллы Назарова, а два маляра на стремянках разрисовывали просторные борта супергрузовика.
Через час Пастух и трое его ребят влезли в высокую кабину, и «ситроен» двинулся к верхней дороге.
В Ларнаке, как и в современной Москве, проблем с такси не существовало, Голубкову не составило никакого труда проследить путь «ситроена» до парома Ларнака — Стамбул.
И теперь, вернувшись на набережную, он прихлебывал пиво из запотевшей банки, курил туго набитый, как патрон охотничьего ружья, московский «Космос» и пытался понять, что все это могло бы значить.
Несомненно: Пастухов начал операцию на два дня раньше им самим же названного срока. И сделал это намеренно. Значит, не доверяет. Голубкову? Или Управлению? Впрочем, Голубков и был для него Управлением. Да, не доверяет. Почему?
Второй вопрос. Ковры. Голубков вел наблюдение за «ситроеном» издалека, метров с трехсот, но ему сразу стало ясно, что вынос из виллы ковров, в которые были завернуты или могли быть завернуты люди, это туфтяра чистой воды.
Если в коврах не Назаров и его люди — кто? Или вообще никого? Очень все это было похоже на представление, рассчитанное на какого-то стороннего наблюдателя. Но кто мог за ними следить? Кроме самого Голубкова? Может, на него и рассчитано.
Выбор маршрута. Паром до Стамбула, а оттуда — другого пути нет — через Болгарию, Румынию и Польшу до Нови Двора. Тоже загадка. Отвлекающий маневр? Отвлекающий кого и от чего? Или им нужно было для чего-то выиграть время? Для чего?
В кабине «строена» не было Олега Мухина и Злотникова — Артиста. Где они? Какая роль для них предназначена?
Где, наконец, сам Назаров? В фургоне «строена»? На вилле? Или вообще в каком-то совершенно другом месте?
Многовато было вопросов. Многовато. Голубков понимал, что прямо сейчас, с ходу, ответить на них не сможет. Но на один вопрос он все же рассчитывал получить ответ: кто такие эти таинственные его коллеги по Управлению Курков и Веригин и что они намерены предпринять. Это могло прояснить и некоторые другие неясности.
Голубков взглянул на часы. Самолет Куркова и Веригина приземлился в Ларнаке сорок минут назад. Он взял еще банку пива и принялся терпеливо ждать. Он знал, что они появятся здесь.
Они подъехали на такси через полчаса, отпустили машину у бара «Бейрут» и медленно пошли по набережной с видом никуда не спешащих туристов.
Лет по тридцать обоим.
Явные профи.
В Москве они, может, и сошли бы за туристов. Но только не здесь. Сработал синдром заграницы, на котором и сам Голубков прокололся, надев приличный серый костюм, который для курортного побережья оказался и слишком жарким, и слишком приличным. Примерно в такие же костюмы были одеты и эти двое. Они прошли вверх по улочке мимо «Трех олив» и виллы Назарова, на набережную вернулись по другой улочке, обогнув виллу поверху, и удалились в сторону порта.
Голубков допил пиво и не спеша двинулся следом. Эти двое шли мимо причалов, с интересом рассматривая пришвартованные катера и яхты. На верхних палубах многих из них загорали в шезлонгах длинноногие девушки, большую, а иногда и единственную часть одежды которых составляли солнцезащитные очки, гремела музыка, на каждой яхте своя, создавая ощущение вечного, никогда не прекращающегося праздника.
Возле одного из пирсов, уже в районе грузового порта, «туристы» посовещались и прошли почти в самый конец причальной стенки, где стоял какой-то среднетоннажный лесовоз под российским флагом. Чтобы не оказаться замеченным, Голубков остался на набережной. Он увидел, как эти двое о чем-то переговорили с вахтенным матросом и поднялись на борт судна. Минут через десять вышли и покинули территорию порта той же неспешно-прогуливающейся походкой, только в руках у них было по ярко раскрашенному пластиковому пакету, в каких туристы всего мира (да и не только туристы) таскают всё что ни попадя — от пляжных полотенец и купальников до фруктов, прочей снеди и других подвернувшихся покупок.