Иисус, которого я не знал
Шрифт:
Достаточно прочитать, как Евангелия описывают конспиративные собрания учеников, а затем обратиться к описаниям тех же самых людей в Деяниях Святых Апостолов, когда они открыто провозглашают Христа на улицах и в тюремных камерах, чтобы понять потрясающую важность того, что произошло в Пасхальное Воскресенье. Воскресение является эпицентром веры. «Нет такой веры, — говорит Ч. Г. Додд, — которая сформировалась внутри церкви; существует вера, вокруг которой сформировалась сама церковь, и на „данность” которой эта церковь опирается». Романист Джон Апдайк выразил эту же истину более поэтично:
Не сделай ошибки: если Он и воскрес,
то воскресло Его тело;
если б все не обратилось вспять, молекулы
не
Церковь бы пала.
*
«Блаженны невидевшие и уверовавшие», — сказал Иисус неверующему Фоме, рассеяв его сомнения осязаемым доказательством чуда Пасхи. За исключением тех пятисот с лишним людей, перед которыми появлялся воскресший Иисус, любой из когда–либо живших христиан подпадает под категорию «блаженных». Я спрашиваю себя, почему я верю? — я, похожий на Фому своим скептицизмом и колеблющийся принять на веру то, что не может быть доказано, больше, чем на любого из учеников.
Я взвесил аргументы в пользу Воскресения, и они выглядят впечатляющими. Английский журналист Фрэнк Морисон описал большинство из этих аргументов в классическом произведении «Кто сдвинул камень?» Хотя Морисон попытался изобразить Воскресение как миф, очевидность этого события убедила и его. Однако я также знаю, что многие интеллигентные люди видели эту очевидность и считали для себя невозможным в нее поверить. Хотя многое в Воскресении вызывает веру, ничто не делает его неопровержимым. Вера требует возможности отречения, в противном случае, она не являлась бы верой. Но что тогда дает мне вера в Пасху?
Я признаю, что одна из причин моей веры заключается в том, что в глубине души я хочу, чтобы история Пасхи оказалась правдой. Почвой, на которой произрастает вера, является жажда веры, нечто инстинктивное в людях вопиет против царства смерти. Неважно, принимает ли вера такую форму, как у египетских фараонов, прячущих свои украшения и колесницы в пирамиды, или, как у современных американцев, стремящихся прожить как можно дольше, до последней наносекунды пытающихся сохранить себя, бальзамируя свои тела в запечатанных гробах, мы, люди, сопротивляемся идее смерти, за которой остается последнее слово. Мы хотим верить в иной исход.
Я вспоминаю тот год, когда я потерял трех своих друзей. Больше всего я хочу, чтобы Пасха оказалась правдой, потому что она гарантирует, что однажды мои друзья вернутся ко мне. Я хочу навсегда забыть слово безвозвратно.
Я полагаю, вы можете сказать, что вы хотели бы верить в сказки. Я не один. Человечество всегда создавало сказки. Впервые мы слышим их в колыбели от наших родителей, бабушек и дедушек, и пересказываем их нашим детям, которые расскажут их своим детям, и так от поколения к поколению. Даже в наш век науки некоторые из самых популярных фильмов представляют собой вариации сказок: «Звездные войны», «Аладдин», «Король Лев». Как ни странно, в истории человечества большинство сказок имеет счастливый конец. Этот древний инстинкт, надежда, прорывается наружу. Так же, как и в жизни, в сказках есть много страдания и боли, однако, несмотря на это, они заканчиваются так, что слезы уступают место улыбке. Пасха приводит к тому же результату. И по этой причине, так же, как и по многим другим, она выглядит правдиво [22 - Дж. Р. Р. Толкиен, наверное, самый великий создатель сказок нашего века, часто оказывался лицом к лицу с обвинением в том, что фэнтези — это путь, дающий нам возможность «побега» из реальности, возможность отвлечься от невзгод «реального мира». Его ответ был прост: весь вопрос в том, от чего человек бежит. Побег дезертира и побег заключенного мы воспринимаем совершенно по–разному. «Разве можно осудить человека, если, находясь в тюрьме, он пытается выйти на свободу и отправиться домой?»].
Толпа во время распятия Христа призывала его явить свою сущность, сойдя с креста.
В первую очередь, я верю в Воскресение потому, что я понял, что есть Бог. Я знаю, что Бог есть любовь, и я также знаю, что мы, люди, хотим, чтобы тот, кого мы любим, оставался в живых. Я не позволю моим друзьям умереть; они продолжают жить в моей памяти и в моем сердце, сколько бы времени ни прошло с того момента, как я перестал их видеть. Какова бы ни была причина этого — мне кажется, что человеческая свобода важнее всего, — Бог допускает существование планеты, на которой мужчина в расцвете сил умирает, занимаясь подводным плаванием, а женщина погибает в пламени автокатастрофы по дороге на конференцию, посвященную вопросам миссионерства. Но я верю — если бы я не верил в это, я бы не верил в любящего Бога, — что Бог не удовлетворен такой несовершенной планетой. Божественная любовь найдет способ преодолеть это. «Смерть, не заносись», — писал Джон Донн: Бог не позволит смерти одержать победу.
Одна подробность в Пасхальной истории всегда интриговала меня: почему у Иисуса сохранились шрамы от распятия? Он ведь мог выбрать себе после Воскресения любое тело, какое бы он захотел, однако он остановился на теле, подтверждающем его личность шрамами, которые можно было увидеть и к которым можно было прикоснуться. Почему?
Я верю в то, что история Пасхи была бы не полной без этих шрамов на руках, ногах и на боку Иисуса. Когда люди фантазируют, они мечтают о ровных жемчужных зубах и коже, лишенной морщин, о сексуально привлекательной фигуре. Мы мечтаем о чем–то ненатуральном: о совершенном теле. Но для Иисуса ненатуральным было заключение в скелет и человеческую кожу. Для него шрамы являются эмблемой жизни на нашей планете, постоянным напоминанием о днях заключения и страданий.
Я черпаю надежду в шрамах Иисуса. С точки зрения небес, они отражают самое ужасное происшествие, которое когда–либо случалось в истории Вселенной. Однако именно это событие — распятие — было отодвинуто Пасхой в сферу памяти. Благодаря Пасхе, я могу надеяться на то, что слезы, которые мы проливаем, удары, которые мы принимаем, эмоциональная боль, сердечная скорбь по потерянным друзьям и любимым, все это отойдет в область воспоминаний, подобно шрамам Иисуса. Шрамы никогда не исчезнут полностью, но они больше не будут причинять боль. Мы обретем воссозданные заново тела, воссозданные небо и землю. У нас появится возможность начать все заново, начать с Пасхи.
Я пришел к выводу, что существует два взгляда на человеческую историю. С одной стороны, можно сконцентрироваться на войнах и насилии, нищете, боли, трагедии и смерти. С этой точки зрения, Пасха кажется сказочным исключением из правил, удивительным Божественным противоречием. Это приносит некоторое облегчение, хотя признаюсь, когда умерли мои друзья, скорбь была настолько ошеломляющей, что всякая надежда на жизнь после смерти казалась призрачной и бесплотной.
Можно взглянуть на мир и с другой стороны. Если взять Пасху в качестве точки отсчета, в качестве неопровержимого факта, свидетельствующего о том, как Бог поступает с теми, кого любит, тогда человеческая история становится противоречием, а Пасха демонстрирует пример истинной реальности. Тогда надежда потечет, как горячая лава под коростой обыденной жизни.