Икона
Шрифт:
— Это был страшный удар — от таких ран умирают.
— У меня не было времени на раздумья. Он все еще продолжал сопротивляться. Все уже было в огне. Мне пришлось еще раз его ударить. Он скатился по лестнице в склеп, все еще проклиная нас. — Взгляд Косты стал чуть ли не благоговейным при этих воспоминаниях. — Я думал, он выживет.
— Он не выжил.
Коста кивнул. На его лице была печаль — как будто он потерял собственного брата. «Какие мы все-таки странные животные», — подумал Элиас.
— А как ты выбрался?
— К тому времени вся передняя часть церкви была
Капитан представил себе стену огня, по одну сторону которой была смерть, а по другую — жизнь… Жизнь, за которую надо заплатить большую цену.
— Я стащил с алтаря покрывало и обернулся им, — продолжал Коста. — Я шел первым, отец за мной. Потом на меня свалилась горящая балка, и я упал. — Его голос дрогнул. — Мой отец…
— Бросил тебя.
— Нет. Он пытался мне помочь.
— Он бросил тебя. — Элиас как будто наяву ясно представил себе всю картину. — Хуже. Он пробежал по твоему распростертому телу — спешил быстрее пробраться к выходу, чтобы спасти свою шкуру.
— Нет. — Косту трясло от горя и боли.
— Он собака, Коста. Он готов пожертвовать сыном из-за денег.
— Он вытащил меня из пламени.
— Потом. После того как положил икону в безопасное место.
— Ты видел это?
— Нет. Кто тебя бинтовал?
— Моя тетя. Думаю, она плохая санитарка. Мазь не помогает. У меня все тело горит.
— У нее не было времени. Твой папаша поторопился отослать тебя, чтобы обговорить выгодную сделку. Но он просчитался.
— Что с ним?
— Такие ожоги очень долго заживают. Они могут вообще не зажить. Ты видел себя?
— И не пытался. Это, должно быть, ужасно. Иоаннес старался не смотреть на меня.
При упоминании своего имени мальчик застонал, попытался сесть, согнулся. Его стошнило. Только тогда Элиас заметил рядом с ним тяжелый пистолет. Что-то он становится забывчивым. Это может плохо кончиться.
— Послушай, дружок. Твой брат жив. Но вот долго ли он проживет?
— Это в твоих руках, капитан. Я знаю, как ты и твой начальник любите разыгрывать из себя всемогущих.
— Что там между Драгумисом и твоим отцом?
Коста улыбнулся половиной лица — это была злобная, хитрая улыбка.
— Ну давай же, — с издевкой сказал Элиас. — С отцом ладно, я понимаю. Но Драгумиса-то тебе зачем выгораживать? У тебя есть все основания сказать мне правду.
— Думаю, да. Разве что мне доставит удовольствие посмотреть, как ты барахтаешься в потемках. Вы двое больше времени потратили не на борьбу, а на то, чтобы охранять свои секреты друг от друга. Ты слабохарактерный человек.
— Ты хочешь посмотреть, как мальчишка умрет еще до тебя?
Коста покачнулся на стуле. Боль обожженной плоти уже не отпускала его.
— Ты не убьешь его, я тебя знаю.
Элиас взглянул на мальчика. Оторопевший ребенок явно не понимал, что происходит. Он не сможет убить Иоаннеса, хотя до того, как Коста заговорил, еще не был в этом уверен.
— Как отец?
— Почему тебя это так волнует?
— Он все еще мой отец.
А что, этим можно было воспользоваться. Коста должен был бы понимать, что его отец
— Он у Змея. И он умрет, если я не вмешаюсь. А я этого не сделаю, если ты не расскажешь мне все, что там произошло.
— Ты знаешь, что произошло. Зачем тебе подробности?
— Какую роль играл Драгумис?
— А как это поможет моему отцу? Ты сейчас готов поверить всему, что я тебе расскажу, — ведь я умираю. Я могу настроить вас друг против друга. А зачем? Какая мне разница?
— За мной идут люди. Я мог бы защитить твоего отца.
— Они идут за тобой, но они боятся Змея. Они не посмеют пойти против него. Не думаю, что и ты посмеешь перейти ему дорогу.
— Думаешь, я его боюсь?
— Нет, мой капитан не знает страха. Просто ты раб своего долга. — Коста было засмеялся, но тут же скривился от боли. — Боже мой, как больно!.. Ну что ты не стреляешь?
— Ответь на мой вопрос, а то будет еще больнее.
— Правду — хорошо, я скажу тебе правду. Слушай. Это была моя затея. Змей ничего не знал. Мой отец помогал мне, потому что я ему угрожал. Я пригрозил, что расскажу тебе о его темных махинациях. Нет, погоди, вот так будет лучше. Он украл икону, чтобы ты не смог передать ее немцам. Он патриот, мой отец, он герой. Ну, что ты об этом думаешь? Расскажи своему хозяину эту историю.
Парень просто дразнил его. Разговор повернул не в то русло. Теперь придется применить другие методы, и Элиасу стало нехорошо при этой мысли.
— Коста, я заставлю тебя говорить.
— Я тебе все сказал. Я все сделал сам, украл икону и убил твоего лицемерного братца.
— Что ты сказал?
— Все священники — лицемеры, вруны. Религии — это ложь. Ты сам мне это говорил. — Фальшивая улыбка теперь не сходила с обожженного лица. — Не думаю, что ты его любил.
— Ублюдок!
— Правда. Я думал, может, ты даже рад будешь, что я его убил.
— Замолчи, ублюдок. — Капитан буквально выдавил из себя эти слова; он едва мог говорить, его тело превратилось в комок мускулов.
— А почему я должен молчать? Мной теперь уже нельзя командовать. Мне уже и бояться нечего, и скрывать нечего. — Он глубоко вздохнул. — Я проклят и скоро увижу твоего ублюдка-братца в аду, где он сейчас уже горит.
Действие последовало мгновенно, помимо его воли. Грохот и вспышка выстрела наполнили часовню. Голова Косты откинулась назад, и стена позади него покрылась алыми брызгами, как будто художник-абстракционист решил придать яркости наполовину выцветшему изображению святого на стене. Еще долгое время после этого в ушах Элиаса стоял звон. Дни, недели. Он уронил руку, сжимавшую горячий пистолет. Он понял, что его провели; наверное, понял это еще до того, как выстрелил. Они вдвоем придумали эту игру с провокацией, чтобы получить возможность избежать того, что могло бы последовать в противном случае. И все-таки Элиаса не покидало чувство, что его обманули. Он почти ничего не узнал, Коста умер, защищая уже мертвого отца, а Фотису удалось сохранить в тайне все свои секреты.