Иконы
Шрифт:
Мама. Я ни разу не слышала, чтобы Лукас произносил это слово. И слово делает его более мягким и юным, что, как я предполагаю, и составляет суть замысла.
Шея девушки вытягивается, библиотекарша подается к Лукасу:
– Разумеется. Должно быть, тут какая-то оплошность. Как неловко.
Улыбка библиотекарши кривится, я могу с уверенностью сказать, что она ждет просьбы.
Веки девушки тяжелеют. Зрачки расширяются.
– Видеть этого не могу, – бормочет Тима рядом со мной.
– Тсс!
Я
Ро стоит возле Тимы у терминала:
– Думаешь, у него получится, Дол?
Я закрываю глаза, мысленно тянусь к тем двоим. Тепло, исходящее от Лукаса, ослепляет и обжигает. Девушка просто извивается в этой волне; она не владеет собой. Она тянется к Лукасу, стараясь окунуться в головокружительные, опьяняющие мысленные волны, испускаемые им.
– О да.
Бедняжка. Мысль неприятная. И разве одной только этой девушке понравилось бы такое?
И есть ли во всем этом нечто настоящее?
Мои щеки загораются. Я смущена тем, что вообще об этом думаю. О нем.
Буквально через несколько секунд библиотекарша и Лукас проходят мимо нас. И Лукас даже не глядит в нашу сторону.
– Да, приятель, ты настоящий мастер! – Ро качает головой, потому что даже он не в силах отрицать искусство Лукаса.
Дверь архива широко открыта перед нами.
– Она, вообще-то, совсем не хотела этого делать, – с грустью произносит Лукас.
Он бледен, утомлен. Он буквально истощен, и мне очень даже хорошо знакомы эти ощущения. Ему жаль бедную Лилиас. Неприятно, что он вот так ее использовал.
Тима кивает:
– А это значит, что она должна была знать, что ей не следует помогать тебе. А это, в свою очередь, означает, что они должны были разослать некое официальное предупреждение. Вполне разумное предположение, так?
– В точку, – соглашается Лукас.
Мы с Ро переглядываемся, когда двери скользят и закрываются за нами. Куда ни посмотри, везде видны только настоящие стены из металлических стеллажей, и на коробках с файлами – наклейки с цифрами. Это все равно что заглянуть в пещеру, полную спящих серебристых летучих мышей; коробки как будто висят рядами, словно маленькие живые твари.
– Посольство хранит здесь наиболее секретные записи, и подобная закрытая информация вообще изолирована от всей сети, – сообщает Тима с важным видом. – Единственный способ заполучить эти данные – пробраться внутрь и использовать прямое включение. Обременительно, зато очень надежно.
– Обременительно? – смеется Ро.
Тима слегка растеряна.
– Ну да, именно это я и сказала.
– Да кто вообще так говорит? – Ро качает головой.
Тима улыбается, но я не знаю почему. Обременительное подключение лишь делает ее задачу труднее.
Как и шутки. И друзья.
Я присматриваюсь к коробкам и вижу, что на каждой обозначены некий день, неделя, месяц, год. Странно представить, что и все крупные события, и простые дни рождения, свадьбы, мелкие неприятности – все расставлено рядами в пронумерованных металлических коробках.
И мой день рождения.
И моих родителей. Моих братьев. И… и то, что противоположно их рождению.
Меня привлекает кое-что особенное.
Я тяну руку к одной из коробок с датой Того Дня. Такие коробки тянутся рядами, потому что в Тот День умерло очень много людей. Невозможно записать на один диск всю информацию такого рода. Ее слишком много.
Моя семья. Мой мир.
Безмолвные Города.
Это и сравнить не с чем.
Я чувствую, как остальные подошли и встали за моей спиной, уставившись на невероятную металлическую стену. У меня все расплывается перед глазами; сердце начинает колотиться о ребра. Меня охватывает такая необъятная печаль, что я могла бы взорваться или залиться слезами, которые уже никогда не остановятся.
Ро берет мою руку в свои и заставляет отойти подальше. Заставляет меня вернуться в собственное тело, в эту комнату. Его ладонь обжигает, но я не отпускаю ее. Гнев Ро то разгорается, то слегка утихает.
Я чувствую, как пятится Тима, охваченная ужасом, желающая исчезнуть. Только присутствие Лукаса поддерживает ее, точно так же, как я каким-то образом поддерживаю его самого.
Мы все вчетвером стоим рядом, и я впервые ощущаю, что мы как будто объединены, связаны друг с другом, хотим мы того или нет.
И мы все четверо смотрим на память о трагедии перед нами.
Пока Ро не разрушает эти чары.
– Это не просто обременительно. Это сумасшествие какое-то. Здесь слишком много всего. Если мы не знаем, что именно искать, то как поймем, куда вообще смотреть? – Ро хлопает ладонью по ближайшему ряду металлических коробок.
– Но мы ведь ищем не все, что случилось, а только одну вещь, которая тогда произошла, – говорит Тима, и я понимаю, что она приходит в себя.
– Или четыре вещи.
Я прослеживаю за ее взглядом – она просматривает годы. Семнадцать лет.
Мы тратим почти час на попытку повернуть время вспять. Один диск за другим – и все битком набиты тайнами. Записи о тысячах часов, дней – о рождениях и смертях и обо всех тех куда более обыденных событиях, что лежат между ними.
Я вынимаю из приемного устройства последний диск. Последний диск того дня, когда я родилась. Дня, когда родились трое из нас, если Тима и Лукас не ошибаются относительно своего общего дня рождения. Может, и все четверо родились в тот день, поскольку Ро просто не знает или не может вспомнить достаточно, чтобы рассказать нам.