Иль
Шрифт:
В следующий момент к правителю Закрая подошел «улыбчивый» и, наклонившись вперед, что-то едва слышно прошептал своему хозяину, тот показал жестом на Роху.
И вот уже «улыбчивый» приглашал посланника пройти за собой. А потом тихо, словно на цыпочках, провел Посланника к некоему подобию люка, что находился в стене сферы и был незаметен с первого взгляда.
Открылся вид с высоты. Спасенный отметил для себя еще одну странную вещь. То место, где, очевидно, и находилось «гнездо» и где сейчас он стоял, должно было быть на немыслимой высоте. Те же ощущения возникли у него, когда он поднимался сюда. Но сейчас посланник прекрасно видел свои обозы и людей, пришедших с ним. Слышал, о чем те говорят, казалось, они были совсем рядом, так, что можно было дотянуться до них рукой. Роха наклонился и окликнул молодого
– Не получится, не докричишься, посланник, – прогудел «улыбчивый» у него за спиной.
Роха оглянулся и посмотрел на закрайника, стоявшего в тени, на его лице промелькнула кривая ухмылка.
– Чудеса, все видно как на ладони, но не слышно, правда, посланник? – «Улыбчивый», пожав плечами, вышел на свет, а потом указал рукой вниз, снова приглашая Роху взглянуть.
Чуть в стороне от обозов сидел Ёя; казалось, силы совсем покинули его. Старик опустил низко голову и, как тогда, у дороги, казался отрешенным и несчастным. С южной стороны к нему направились три человека, вернее, двое мужчин толкали в спину старую бабку, едва шаркающую больными ногами. Ее тело прикрывали какие-то лохмотья. Своей нерасторопностью бабка ужасно злила здоровяков сопроводителей. Наконец ее кое-как дотолкали до старика. Остановившись в шаге от Ёи, несчастная свесила впереди себя руки, как это делают дети, и начала тихонько плакать. Время от времени бабка чуть-чуть приподнимала руки вверх и, как будто объясняя что-то, поглаживала немытую лысину своего несчастного собеседника. Бубнящая и жалко всхлипывающая старуха напоминала ребенка, оставленного родителями.
Ёя поднял голову и как-то неловко стал подниматься на ноги, но завалился вперед и, ухватившись за ноги старухи, как за самое дорогое, завыл с ней в голос. Было хорошо слышно, как рыдали эти бедняги. И делали они это как в последний раз: безутешно и горько.
Словно вторя им, закапал дождь, и эти двое побрели куда-то прочь, подальше от этого места.
Дождик принес холод. Потемнело. Осень уже перевалила за середину, и день стал терять свою силу, все больше места уступая ночи. Внизу зажгли костры; поставив обозы в круг, люди соорудили себе укрытия от ледяных капель.
– Холодно! – объявил всем присутствующим Ямых. – О!– крикнул он в сторону слуг.
От толпы слуг отделился один человек. Тяжело ступая, будто волоча за собой железные цепи, он направился к выступавшему из стены корню, сплошь испещренному неглубокими зарубками. Именно в нем нуждались сейчас закрайники, и имя ему было О. В руке О держал изъеденную ржавчиной секиру. Раздался глухой металлический звон. Все вокруг затряслось мелкой дрожью, голубые струйки вырвались из древесного тела и моросью медленно опустились вниз. Гнездо озарилось нежно-голубым свечением. Роха почувствовал тепло, вначале на своем лице, а затем оно, плавно окутав все тело снаружи, проникло внутрь. Посланник согрелся. Теперь обиталище Ямыха представлялось Рохе совсем другим – не тем жилищем грызунов, усеянным старым хламом, а пространством, где все было к месту и имело какой-то тайный смысл. Посланник подошел к источнику этого свечения, О стоял на том же месте, секира после удара была отброшена в сторону.
– Ну что, посланник Иля, у тебя по-прежнему нет вопросов? – спросил его правитель Закрая.
Роха протянул ладонь к святящейся смоле. Но О остановил его.
Только сейчас заметил воспитанник Мастерового, что конечность у О до локтя покрыта закостенелыми наростами. Пальцы и кисть представляли из себя нечто уродливое и имели цвет камня.
– Не делай этого, посланник, – с иронией в голосе из центра «гнезда» предупредил его Ямых. И, подойдя к Рохе, вопрошающе заглянул ему в глаза: – Ты же не хочешь иметь такую руку, как у нашего молчаливого О? Он тоже был любопытен и решил взять немного свежей смолы, а вернее, украсть ее. Да, О молчаливый?! – громко обратился правитель Закрая к стоявшему с серым лицом подданному. – Он даже какой-то мой родственник… И вот однажды взял… нет, совсем немного, всего лишь на палец капельку одну. На тот, которого у него уже нет. Да, а еще… – пробормотал Ямых, чтобы не засмеяться, – попробовал смолу на вкус…
Со всех сторон послышался смех.
– Не узнаем мы, какая она на вкус: онемел мой любознательный родственник. Окаменел язык, не помещался за зубами, и за большей ненадобностью пришлось-таки его выплюнуть…
Снова со всех сторон послышался хохот.
– А руки видел ты уже? С тех пор миссию сию мы ему доверяем. – И главный закрайник указал на ржавую секиру. – Надеюсь, не обидел я тебя, посланник Иля, – миролюбиво продолжал Ямых, по отечески положив тощую руку Рохе на плечо. – Никто там… – и правитель указал рукой куда-то за себя, – не знает, что здесь внутри. Они ничего не видели и не знают про этот свет, про эти корни. Вообще ничего им не известно. А кто узнает, тот сильно пожалеет. Он расплатится за знание своей жизнью. – И правитель оглядел внимательно своих слуг. – Триста зим здесь не было чужих. Ты первый, Роха! Разве не это признание Иля и тебя, его посланца? – с торжественным видом спросил Ямых.
Потом движением руки велел он оставить их одних: его и Роху.
В полной тишине главный закрайник продолжил:
– В младенчестве я заболел, да так, что дни мои, не успев начаться, уж были сочтены. Никто не в силах был мне помочь. Оставленный один, кричал я в агонии. Меня уступили смерти. И вот по этому стволу слезинкой стекла лишь одна капелька и скатилась мне прямо на распухший живот. И в тот же миг ушла болячка. Свидетелем тому стала нянька, что оставлена была при мне. Когда она о сем чуде рассказала моему отцу, тот взял с нее обет молчания. И смертью пригрозил. И случай этот не давал родителю покоя. Когда же сам отец вдруг однажды заболел – я думаю, его тогда отравили, – то вспомнил про рассказ своей служанки. Но дерево чудесной смолы своей не отдавало. Тогда отец нашел простой и верный способ… – Ямых ухмыльнулся – Никому не доверяя, первую зарубку сделал он сам. Собрал смолу в сосуд, а после выпил из него. Перед тем как окаменеть, он стал огромным, словно великан. – И Ямых указал Рохе на гигантский башмак, что был приколочен к потолку. – А затем убил всех: свою жену, слуг и няньку ту, что меня растила, а еще старую мать. – Правитель снова задрал свой палец и указал на деревянное колесо прялки, вонзенное в центре потолка. – Всех, кроме меня: я спрятался снаружи, пробыл там три дня на ветру. Так я избежал своей участи. Рассвирепевший отец обнаружил меня, но достать не смог.
Когда окаменели его ноги и тело наполнилось горною породой, он свалился здесь, но все же голова его продолжала жить. В бессилии он бился ею, пока и она не превратилась в камень, но оставались нетронутыми еще глаза. Меня искал он ими постоянно, они застыли, когда на небе поменялся месяц. Всю зиму пролежал отец здесь, уставившись в безумии застывшим взглядом вот на эту прялку. Никто не осмеливался подойти к нему тогда, лишь я решился, хоть лет мне и было от роду немного. И вот оказия… Папаша мой не оставил завещания, и оказалось, что жизнь моя теперь висит на тонком волоске. Народ и слуги… все засомневались в том, что выжил я. Думали: а вдруг я самозванец, выдававший себя за его сына? Поднялась смута, и настали черные дни. Но все всего боялись. Войти сюда было сильнее воли их, сомнения челяди и в этот раз меня спасли.
Услышал я тогда, что где-то в землях Каргуна живет слепая ведьма. И ведомо ей то, что людям непонятно, что скрыто от мирского бытия. И с камнем мертвым вела она беседы, как с родичем своим. Решил тогда я с помощью ее заклятий оживить отца. Ведь глаза его еще немного шевелились. Пусть ненадолго заставить говорить его, чтобы подтвердил он, что я сын ему по крови.
Сам-то я только позднее узнал историю про свое исцеление. Нянька, давшая обет безмолвия, тайну ту не сохранила и разболтала родственнице своей, ну а я уж у нее выпытал.
А тогда, дождавшись ночи, с верными людьми мы вынесли наружу окаменевшего отца. Задача эта не была из легких и стоила жизни двум из моих помощников.
Нашли мы в ту же ночь самую крепкую повозку и шестерых быков хаананьских, в нее и запрягли, Ёя знал дорогу, и, связав потуже, повезли камень прочь. В третий день, когда я спал, утомленный трудною дорогой, быки взревели, как будто к их телам приложили раскаленное клеймо, и с крутого склона завалились вниз. И так своими тушами оставшихся возничих задавили. А каменный отец мой рухнул с ними вниз и раскололся на осколки.