Илья
Шрифт:
Конюх часто и готовно закивал.
****
Конечно, она приходила: как же дядьке без женского догляда. Ход расширили, сделали ровным, удобным. Еще один ход - прямо наверх, узкий, - для дыхания. Лавки и стол плотники сделали прямо на месте, в яме. За дощатыми стенками - отхожее место. Поликарп чистил и носил воду.А свечи и еду с питьем Наталья носила. Дядько Илья еще Святое Писание попросил, читал, чуть шевеля губами. Наталья радовалась, а может, плакать хотела всякий раз, когда видела его таким: за столом, над книжкой,
****
И пронеслось по Руси: нет больше Ильи Муромца. Замурован в яме по приказу князя Владимира, и косточки его сгнили. Нет больше заступника.
Русь оплакивала богатыря, оплакивала, но кое-где, шепотком, с оглядкой (попы за такое ругали и епитимью накладывали) поговаривали, что Илья Муромец воскреснет. Пока ведь тихо, спокойно сейчас на Руси, а если беда придет - Илья-то и вот он! Восстанет, возьмет свой меч и пойдет крушить врагов! Не зря же его ангелы на ноги подняли, не князю с ног свалить.
Глава 18
– Мы нашли его!
Трое в капюшонах, уже не первый день гостившие в прекрасном, выстроенном на веницейский манер, доме Морано, подались вперед. Сегодня хозяин - молодой Антонио Морано, ставший после смерти старого дона Антонио наследником его имущества и всех дел, - прислал за ними слуг в гостевые комнаты с просьбой прийти к нему в кабинет. И вот, наконец, появился он сам - и, видимо, с долгожданной вестью.
С тех пор, как умер старый казначей князя, и его наследники вступили в права наследства, их всех посетили посланцы Антонио с одним предложением: купить оставшиеся от Фомы Евсеича иноземные безделушки "на продажу и для подарков, которые дон Морано иногда делает своим гостям". Давали хорошие деньги, брали для виду многое из того, что предлагали им обрадованные наследники. Задорого купленные безделушки равнодушно ссыпались в ларь, хотя среди них были и примечательные: покойному казначею нельзя было отказать ни во вкусе, ни в чутье.
И вот, наконец, всплыло то, ради чего все затевалось. А ведь казалось уже, что надежда эта ложна, и у Фомы Евсеича - "малой мзды" - нужной вещи и вовсе никогда не было, что осталась она в княжеской казне, куда неприметного доступа у Морано не было, или вовсе, как говорили (старый дон Антонио не верил), запропала где-то по разбойничьим схронам.
Но Морано знали людей и знали пути вещей.
И вот он - грубой работы медальон с непонятными (для Морано, но не для его гостей) символами - тяжело и глухо звякнул о стол.
– Да, это он, - старший из троих, бритый, с резким лицом бережно взял медальон в руки. Он кивнул Морано - тот повернулся и вышел из кабинета.Но тут же лицо старшего гостя потемнело, когда он легким
– Естественно, - сидевший с ним рядом человек с более светлым (видимо, раньше прибывший из тех мест, где солнца больше и он горячее) лицом был совершенно спокоен.
– Этого следовало ожидать. Все бумаги остаются в княжеском архиве, и вряд ли мы сумеем найти карту там. Описей не ведется.
– Но кто сумел открыть его?!
– Кто угодно, тот же казначей. Просто взял и открыл. На Ключе нет замков, кроме заклятия. Об этом следовало подумать тогда, когда эту вещь везли на Русь. Здесь заклятие утратило силу.
Какое-то время они молчали, обдумывая положение.
– Итак, - подвел итог старший, - у нас есть Ключ, но нет карты Эманации Смешения с помеченным местом. Это затрудняет наши поиски, но не делает их безнадежными. Вперед.
Они дружно встали. На ходу старший бросил третьему, тому, что все время молчал:
– Заплати Морано. Хорошо заплати. И хорошо напугай. Его верность держится на жадности и страхе.
****
А из дальних мест, из латынской чужой сторонки, прибыл на Русь Алеша Попович. Повзрослевший, заматеревший, во фряжской одежде - не узнать. Гость и гость, не один такой в Киеве. Потому-то, никем не узнанный, Алеша и не спешил во дворец с донесениями и рекомендациями от Добрыни Никитича, а решил сперва прогуляться по Киеву, узнать, что изменилось за двенадцать долгих лет, а что осталось прежним, подышать воздухом этого города, уже забытым, но таким сладким. Голова слегка кружилась; все казалось чудесным, будто выпил хмельного, а ведь не притрагивался. Вот сейчас заедет на рынок - тогда и притронется.
Там, на рынке, он и увидел ее.
Кто знает, как повернулось бы, узнай он ее сразу, но он не узнал.
Нежный профиль женщины, наклонившейся, чтобы понюхать мясо, протянутое мясником, изгиб узкой спины, движение, когда она, выпрямляясь, отвернулась - и сердце зашлось. Радость и головокружение - все это, оказывается, было потому, что он должен был встретить эту женщину.
Она была одета, как замужняя, но Алеша, знавший много женщин в безответственном чужеземье, был достаточно опытен, чтобы понять: уже много лет она не знала мужчины.
Она не была молода: его ровесница или даже чуть старше. Для него это было неважно: не пробыв в Киеве и дня, Алеша нашел женщину, которая должна была принадлежать ему.
Он медленно поехал за ней, идущей вдоль рядов. Она издалека помахала кому-то рукой и поспешила к выходу, подхватила там тяжелую корзинку у пожилой женщины, показавшейся Алеше знакомой, распрямилась, засмеялась.
Женщины пошли прочь, и Алеша знал, куда они идут. Амельфу Тимофеевну он узнал первой, и только потом понял, что женщина, которую он раз и навсегда выбрал сердцем для себя, - Настасья Микулишна, законная жена его друга и наставника Добрыни.