Илья
Шрифт:
Но иногда, в лесу... Именно в лесу в завесе как будто мелькали прорехи, и что-то смутно чувствовалось сквозь них.
Небо, синее и высокое в окошке причудливо сплетенных ветвей.
Изогнутый ствол, шершавый и старый, корявый, бугристый, а вдоль - рожденная им веточка, стройная, вся в нежных молодых листочках.
Ветка, сияющая золотом, пушистая в случайно пробившемся луче на фоне непроглядной лесной темноты.
Внезапно увиденное, все это вдруг отдавалось острой болью и радостью в сердце, чувством, что она не одна, что рядом стоит тот, кого она вот-вот вспомнит,
Но это быстро проходило, как будто приоткрывшуюся завесу задергивала чья-то проворная и злая рука.
И Найдена продолжала все свободное время, которого у нее было немного, упорно бродить в лесу.
Однажды весной она увидела лесные ирисы, нежнейшие.
Они встречались в лесу ей и раньше, и каждый раз волновали, но, видно, встречались не так.
Освещенная солнцем полянка, бугорок, похожий на клумбу, весь заросший...
– Это тебе!
– Это тебе!
Одновременно.
Это тебе, Илья, любимый! Это тебе, Алена!
Алена! Ее зовут Алена, а его - Илья! Вместе с именами она вспомнила все. Илья! Как же долго она была без него. Где он, что с ним? Воспоминания продолжали накатывать. Он спас ее и мыл в ручье. Она схватилась двумя руками за ожерелье, подаренное им. Старуха, зеркало, обман. Конечно, обман, она же чувствовала: не могли помешать богатырю спасать Русь те, кто ждал и любил дома! Почему она не подумала об этом - тогда? Что за морок заставил ее не думать? И у ангела корчилась маска, а что за ней скрывалось?
Что ты наделала, Алена, со своей и его судьбой?
Она бежала к дому, к мельнице, не разбирая дороги. Скорее, скорее, сказать Соколику, кто его отец! Они найдут Илью, найдут вместе, не может быть, чтобы он перестал любить ее!
Она с размаху провалилась в яму, наполненную по-весеннему ледяной водой. Выбралась, не задумываясь, побежала дальше, не замечая дрожи, ветра от холодной, открывшейся по пути к мельнице реки.
Когда прибежала, мокрая, в ознобе, мельничиха заохала, стала кутать, отпаивать отваром травок, да поздно было. К вечеру Алена металась в жару, никого не узнавая. До этого успела сказать, что она - Алена, сын ее - сын Ильи Муромца, и к утру сгорела.
(Илья в своей яме в эту ночь только железо не грыз от невыносимой, непонятно откуда накатившей тоски. Бился о стены, стонал сквозь зубы от невыносимой душевной боли. К утру вдруг разом отпустило. А потом пришла она - Алена. Он не видел ее, но знал, что она здесь. Побыла, наполняя всё невидимым светом и любовью, и ушла, простившись. Только теперь Илья знал, что они встретятся. Не потеряют друг друга. Алена сказала.
"Ты бы хоть по ночам на воздух выходил, дядько Илья, - сказала, придя навестить через несколько дней, Наталья, с жалостью сердечной его разглядывая.
– Заморишь себя тут в духоте". Он улыбнулся грустно и ласково: "Не расстраивайся, дитя. Выйду в нужный срок, ничего со мной не станется".)
В глухой стороне, вдалеке от больших дорог и больших событий, где вырос Соколик, мало знали о Киеве и богатырях, хранивших на границе с половцами русскую землю. Свои были досады в этом лесном краю и свои беды. Имя Ильи Муромца если и мелькало в рассказах
Он бы отправился сразу, но как бросить стариков? Без него им с мельницей не справиться. Ответ подождет - вон сколько времени ждал, а дедушке с бабушкой (а Соколик так называл их, и это привязывало еще больше) он сейчас нужен.
Так и жил, вот только после смерти Алены старики надолго на свете не задержались. Мельник надорвался, поднимая привычный до недавнего мешок с мукой, а вслед за ним ушла и мельничиха. Пришли поп со старостой, приехали братья покойного мельника: разбираться с имуществом. Оказалось, мельничиха после смерти мужа ходила и к попу, и к старосте: просила оставить после нее мельницу Соколику. Русская Правда до этих мест еще не дошла, да и не знали толком в селе, под какого князя рукой живут, поэтому судили по обычаю. Поп (из греков) настаивал на исполнении воли покойницы, староста - на том, что из рода статное уходить не должно. Соколик не дослушал. Собрал котомку, поклонился могилам, простился с живыми и ушел.
Он пробирался к Киеву и по дороге много слышал толков об отце. О его смерти, несправедливой и незаслуженной, и о тайных надеждах на его возвращение. Соколик, схоронивший мать и приемных бабку с дедом, знал: напрасны эти надежды. Мертвые не возвращаются. Слышал много такого, что гордостью загоралось мальчишеское сердце: это мой отец! И недоумением болело: как же, такой богатырь - и не защитил? А может, и не нужна была ему Алена? Заводилось злобой: поигрался и бросил? Думалось: не торопись, все узнаешь. Пусть отец мертв, но кто-нибудь да должен знать..
Соколик для себя решил: будет богатырем. Силушка была, не зря же с двенадцати лет мешки с мукой таскал, впору взрослому мужику. Но проситься в дружину к князю, который убил его отца, не хотел. Судить князя не торопился: мало ли что между ними там было. Русь восхваляла Илью Муромца за подвиги и добрые дела, но ничего не знала об одноглазой женщине, забывшей свое имя. Может, и еще чего не знала. Будет время - он разберется со всем, если надо - и с князем. Но идти на службу к нему не хотел, и все.
Тут-то он и услышал про Дозор. Дозор, который вроде бы подчинялся князю киевскому, но на деле был независим, охраняя Русь под началом Вольги-оборотня.
Придя в Дозор, Соколик сказал только, что сирота, про родителей говорить не стал, его и не спрашивали. Не один он такой там был. Вольга знал отца; мог знать и мать. Соколику хотелось узнать правду, а не то, что захотят сказать сыну брошенной матери.
Но от Вольги он не узнал ничего.
Случалось, того спрашивали про Илью Муромца; не только отроки, но и взрослые воины. Но Вольга только мрачнел и отсылал спросившего с каким-нибудь поручением.