Имаджика
Шрифт:
Замечание Джекина о том, что Афанасий – слишком целеустремленная натура, чтобы погибнуть, подтвердилось, когда Миляга подошел к кругу поближе. Он стоял в центре группы Голодарей, возносивших молитву Святой Матери за их спасение. Когда Миляга дошел до границы круга, Афанасий поднял голову. Один глаз его был закрыт коркой из запекшейся крови и грязи, но во втором пылала ненависть, которой хватило бы и на дюжину других. Встретив его взгляд, Миляга остановился, но Афанасий все равно понизил голос до шепота, чтобы посторонний не смог расслышать слова его молитвы. Однако Миляга не настолько был оглушен шумом разразившейся катастрофы, чтобы не уловить несколько фраз. Хотя женщина, воплощенная в таком количестве различных вариантов, несомненно была Девой Марией, здесь она проходила
Хотя имена и звучали странно, в самой молитве не было ничего необычного. Афанасий и поредевшие ряды его сторонников молились той самой милосердной Богине, перед святынями которой в Пятом Доминионе загоралось бесчисленное множество свечей. Даже погрязший в язычестве Миляга впускал эту женщину в свою жизнь и молился ей единственным известным ему способом – соблазнением и временным обладанием представительницами ее пола. Была бы у него мать или любящая сестра, возможно, он научился бы более возвышенному способу поклонения, чем похоть, но он надеялся и верил в то, что Святая Женщина простит ему его набеги, пусть даже Афанасий и не окажется столь милосердным. Эта мысль успокоила его. В предстоящей битве ему потребуется вся помощь и поддержка, которые он только сможет получить, и не так уж плохо было думать о том, что у Матери Имаджики есть свои храмы в Пятом Доминионе, где эта битва будет вестись.
Закончив благодарственную молитву, Афанасий распустил собравшихся, и они разбрелись рыться в обломках. Сам же он остался в центре круга, рядом с распростертыми телами тех, кто добрался до убежища, но погиб от ран.
– Подойди сюда, Маэстро, – сказал Афанасий. – Тебе надо кое на что взглянуть.
Миляга шагнул в круг, ожидая, что Афанасий покажет ему трупик ребенка или еще какое-нибудь зрелище раздавленной хрупкой красоты. Но лицо человека у его ног принадлежало мужчине и имело далеко не невинный вид.
– Думаю, ты должен его знать.
– Да. Это Эстабрук.
Глаза Чарли были закрыты, рот – тоже; веки и губы наглухо сомкнулись в момент смерти. На теле почти не было следов физических повреждений. Возможно, просто от волнения не выдержало сердце.
– Никетомаас говорила, что вы принесли его сюда, потому что приняли его за меня.
– Мы думали, что он – Мессия, – сказал Афанасий. – Когда же стало ясно, что это не так, мы продолжали поиски, надеясь на чудо. И вместо этого...
– ...вам на голову свалился я. Кое в чем ты прав. Действительно я принес с собой это бедствие. Я толком не знаю, почему это так, и не ожидаю от вас прощения, но я хочу, чтобы ты понял: никакой радости мне это не доставляет. Все, к чему я стремлюсь, – это искупить тот вред, который я принес.
– Что-то я не понял, Маэстро. А как такое вообще возможно? – Он оглядел трупы, и его здоровый глаз переполнился слезами. – Ты что, можешь воскресить их той штукой, что болтается у тебя между ног? Ты думаешь, они воскреснут после того, как ты их трахнешь? Затеял показать нам фокус?
Миляга издал гортанный звук отвращения.
– Так ведь в этом и состоит кредо всех Маэстро, не так ли? Вы не хотите страдать – вам нужна только слава. Вы оплодотворяете своим фаллосом землю, и она приносит дары. Земле нужна ваша кровь, ваша жертва. И пока вы будете отрицать это, другие будут гибнуть вместо вас. Поверь мне, я бы с радостью перерезал себе глотку, если б знал, что этим смогу воскресить погибших. Но это был бы никудышный фокус. У меня есть воля, чтобы совершить это, но кровь моя не стоит и ломаного гроша. А твоя стоит. Не знаю почему. Мне кажется, что это несправедливо, но тем не менее это так.
– А
– Ты к ним не имеешь никакого отношения. Не знаю, откуда ты взялся, но уж точно не из их нежных тел.
– Но кто-то же должен был родить меня, – сказал Миляга, впервые за свою жизнь высказывая эту мысль вслух. – Я чувствую в себе цель, которой я должен достичь, и я думаю, что это Бог вложил ее туда.
– Не забирайся так высоко, Маэстро. Возможно, твое неведение – это единственная защита, которая имеется у нас против тебя. Отрекись от своих честолюбивых помыслов, прежде чем ты обнаружишь, на что ты действительно способен.
– Не могу.
– Почему? Ведь это же так просто, – сказал Афанасий. – Убей себя, Маэстро. Напои землю своей кровью. Это самая большая услуга, которую ты можешь оказать всем Пяти Доминионам.
В этих словах он расслышал горькое эхо письма, которое он прочитал много месяцев назад, в совсем другой пустыне.
«Сделай это ради женщин всего мира, – кажется так писала ему Ванесса? – Перережь свою лживую глотку».
Неужели он проделал все это путешествие по Доминионам только для того, чтобы во второй раз услышать совет обманутой им женщины? Неужели, после всех своих попыток разгадать тайну, в роли Маэстро он оказался таким же злостным обманщиком, как и в роли любовника?
Афанасий определил точность попадания по выражению лица мишени и с мрачной усмешкой вбил стрелу еще глубже.
– Сделай это поскорее, Маэстро, – сказал он. – В доминионах и так уже достаточно сирот. Не стоит умножать число жертв, чтобы потешить свое честолюбие.
Миляга оставил эти жестокие слова без ответа.
– Ты обвенчал меня с самой большой любовью моей жизни, – сказал он. – Я никогда не забуду тебе этой доброты.
– Бедный Пай-о-па, – сказал Афанасий, начиная вкручивать стрелу в мозг. – Еще одна твоя жертва. Сколько же в тебе должно быть яда, Маэстро.
Миляга повернулся и молча пошел прочь, под аккомпанемент повторяющихся наставлений Афанасия.
– Поскорее убей себя, Маэстро, – говорил он. – Ради себя, ради Пая, ради всех нас. Поскорее убей себя.
Миляге потребовалось около четверти часа, чтобы выйти из разрушенного лагеря и перестать спотыкаться об обломки. Он надеялся отыскать какое-нибудь средство передвижения – возможно, автомобиль Флоккуса, – чтобы реквизировать его для возвращения в Изорддеррекс. Если он ничего не найдет, ему предстоит долгий путь пешком, но стало быть, так уж суждено. Какое-то время дорогу ему освещали слабые отблески пожаров у него за спиной, но вскоре они угасли, и ему пришлось продолжать поиски при свете звезд, лучи которых едва ли помогли бы ему обнаружить машину, если бы визг свиноподобной любимицы Флоккуса Дадо не скорректировали его маршрут. И Сайшай, и ее потомство до сих пор оставались в салоне. Машину перевернуло бурей, так что Миляга подошел к ней только для того, чтобы выпустить животных, а после отправиться на новые поиски. Но пока он возился с неподатливой ручкой, в запотевшем окне появилось человеческое лицо. Это был Флоккус, и он приветствовал появление Миляги воплями радости, не менее пронзительными, чем визг Сайшай. Миляга взобрался на бок машины, и после долгих усилий и отчаянной ругани ему удалось наконец силой выломать дверцу.
– Маэстро, ты – мое спасение, – сказал он. – А я уж было решил, что придется мне здесь задохнуться.
Вонь в машине была невыносимой, и Флоккус пропитался ей насквозь. Когда он вылез, Миляга увидел, что одежда его покрыта коркой поросячьего дерьма. Постарались и детишки, и мамаша.
– Какого черта ты вообще здесь оказался? – спросил у него Миляга.
Флоккус счистил прилипшее к очкам дерьмо и яростно заморгал.
– Когда Афанасий сказал мне, чтобы я тебя вызвал, я сразу подумал: что-то здесь не так, Дадо. Лучше тебе сматывать удочки, покуда еще есть такая возможность. Когда я сел в машину, буря уже начиналась, и нас просто-напросто перевернуло. Стекла здесь пуленепробиваемые, и разбить их нельзя, а замки заклинило. Выбраться не было никакой возможности.