Имаго
Шрифт:
Бабурин беззвучно открывал и закрывал рот. Анна Павловна суетилась, подливала именитым гостям чайку. Это ж какое счастье: предок будущего гения, этого ни на одном этаже нет, можно хвастать на своей бабьей тусовке.
– Это ж чего, – спросил Бабурин неуверенно, – во мне такие великие гены?..
– Да, – ответил Ильясов, сияя, как начищенный чайник. – Именно в вас!
– Мда… – сказал Бабурин, – а во мне они… чего, спят?.. За койку с них брать, что ли?
– Не спят, а находятся в некоем латентном состоянии, – объяснил Ильясов. – Они развиваются, развиваются, но этот
Бабурин переспросил обалдело:
– Как шофер, да?
– Вот-вот, – обрадовался Ильясов. – Как шофер, который везет ценный груз до определенного места, там передает другому шоферу, тот везет дальше, передает третьему… и так несколько раз, пока последний не…
Бабурин прервал:
– Я сам шоферил, знаю, что всегда пробуешь товар на дальнобойной трассе!
– Этот, – сказал Ильясов, – попробовать не удастся! Вы – всего лишь переносчик генов. Но тот, кто получит…
Он зажмурился, покачал головой. Джеггерсон взглянул на часы, охнул, сказал с акцентом, что проступил еще мощнее:
– Мы же уговаривались быть к началу конференции!.. Простите, нам надо спешить. Мы и так едва выкроили время.
Медведь с самым озабоченным видом ринулся к дверям, ястребиный нос – за ним. Лютовой покачал головой вслед:
– Какая конференция в двенадцать ночи?.. Ах да, теперь же в моде видеоконфы, а часовые пояса по шарику разные…
Бабурин хлопал глазами, Майданов тихо радовался, что про негру забыли, а Лютовой встал, с треском отодвинул стул. Лицо у него стало строгим и торжественным.
Мы обалдело наблюдали, как он чеканным шагом подошел к Бабурину и крепко пожал ему руку.
– Поздравляю, товарищ Бабурин!.. В вашем лице мы видим, что у русской нации – великое будущее!
– Мля… мля… – промлякал Бабурин. Он то краснел, то бледнел, то покрывался синюшными пятнами, руки суетливо теребили пояс треников. – Это ж чего они так…
– Дык все замечательно! Вы должны беречь себя.
Бабурин выпрямился, возгордясь, но тут же плечи опустились, а глаза зло блеснули.
– Шо сказал, гад, шо сказал?.. Только мой праправнук станет гением? А я даже не увижу?
– Но они в вас, товарищ Бабурин, – сказал Лютовой строго. – Берегите себя. Теперь ваша жизнь принадлежит не вам, а Отечеству!
– Служу Советскому… тьфу, да пошел ты… Я служу только «Спартаку». Ему принадлежит моя жизнь!
Он ушел по-английски, гордый и расстроенный разом. Мы еще малость перемыли кости этим генетикам, ведь эксперименты вроде запрещены, а они не унимаются, поговорили о новом теракте на перекрестке улиц Болотниковской и Разинской: взорван автомобиль издателя газеты «Наш новый путь». Сам издатель с тяжелыми травмами отправлен в больницу, ему и шоферу оторвало ноги, что значит – бомба была прицеплена к днищу. Это третье за неделю покушение на хозяев СМИ. Похоже, РНЕ начали наносить удары по тем средствам коммуникации, что в руках воинствующих коллаборационистов.
Дни мелькали, как будто перед отрывным календарем поставили мощный вентилятор. С Таней виделись редко. По крайней мере, я считал, что это редко. У нее простудилась дочь, врачам не понравились тесты на аллергию, Таня все дни бегала по лабораториям, собирая анализы.
Я совсем забросил работу в холдинге, появлялся редко, да меня и не тревожили: дела прут в гору. Все оставшееся время я сидел за компом и настукивал, как дятел, по клавесине, стирал, писал заново, с трудом формулировал неформулируемое. До чего же легче интеллигентам пользоваться готовыми мнениями экспертов ведущих телеканалов!
Звякнул телефон. Не глядя, я снял трубку.
– Алло?
– Бравлин, – послышался голос Лютового, – вы не сможете заглянуть ко мне?
В его обычно жестковатом металлическом голосе проступили нотки смущения. Я ощутил неудобство, при всей своей безрассудности, мне все же надо беречь себя больше, чем Бабурину. У того в роду гений появится через шесть поколений, а я вот он, уже появился. Осталось только доказать это всем им, гадам, что не понимают своего счастья, общаясь со мной, встречаясь каждый день на улице или даже в лифте!
– Почему не смочь, – ответил я очень неохотно, – не калека… Что-то срочное?
– А это уж вы сами решите… – ответил он тем же смущенным голосом.
Я повернулся к компу, сказал строго «Спать», экран послушно померк, перешел на энергосберегающий режим.
Дверь Лютовой распахнул сразу. В квартире воздух уже вибрирует от низких басов, я узнал группу «Стальные парни», что специализируется на мелодиях времен Второй мировой. Особенно ей удаются песни итальянских партизан…
– Давайте на кухню, – предложил Лютовой. Заметив вопрос в моих глазах, отмахнулся: – Глушилки стопроцентные. Если какие-то службы мною заинтересуются, то для них стоит отдельный сидюк, я весь мокрый кручу педали на тренажере, здоровье сохраняю…
На кухне светло и опрятно, все та же спартанская чистота и простота.
– Что-то случилось? – спросил я и сразу добавил: – Только устранять никого не пойду!.. У меня важная работа, я ее хочу обязательно закончить. Просто непременнейше, как говаривал вождь мирового пролетариата.
Он сел за стол напротив, глаза отводил, арийски надменное лицо стало серым от непонятного и несвойственного ему смущения.
– Бравлин, – сказал он, – вы можете оказать мне громадную услугу.
– Говорите, – ответил я настороженно, – но я ничего не обещаю.
– Вам не придется стрелять, – сказал он торопливо. – Вам вообще ничего не придется брать в руки. Речь идет о неких переговорах… но даже подписывать ничего не понадобится!
Я кивнул:
– Слушаю. Но предупреждаю еще раз, ничего не обещаю.
Он поерзал, глаза то вскидывал на меня, то ронял взгляд так резко, что я почти слышал резкий раскатистый стук по столешнице.
– Словом… прибудет один человек…
Снова замолчал, на щеках выступили злые пятна.
– О чем переговоры?