Имаго
Шрифт:
– Что, – послышался сзади голос, – тоже не работается?
На веранду вышел Лютовой.
– Простаиваю, – согласился я.
– Одна голова хорошо, – сказал Лютовой, – две – лучше, а три – уже повод выпить… Тьфу-тьфу, только бы Бабурина не принесло!
– Русский человек, – отшутился я, – не может рассуждать здраво и трезво… одновременно. Я кроме кофе никаких спиртных напитков не принимаю… за станком.
– Как у вас с апгрейдом?.. Не достает эта постоянная гонка?
– Нет проблем, – ответил я. – Мне это самому нравится.
Он покачал головой.
– Как может нравиться ремонт, которому нет конца? Действительно, умом Россию не понять… А другими местами –
Он улыбался, но глаза оставались серьезными. Он все старался подойти к чему-то, но натыкался на невидимые мне препятствия, обходил, натыкался снова. Я видел по его глазам, что именно он хочет спросить, но на эти темы не хочется, мозги стонут, просят отдыха… Я это называю защитным торможением: мол, прикидываются, на самом деле еще не устали, еще пахать и пахать…
– Загляну сюда вечерком, – обронил я. – Все-таки человек – общественное… Когда посидишь взаперти в четырех стенах, даже Бабурину рад.
– Да? – сказал он с прежней нерешительностью в голосе. – Тогда… э-э… сможете заглянуть ко мне на минутку?
– Ну, вообще-то…
– Да прямо сейчас, – сказал Лютовой уже решительнее. – Пока вы не погрузились в работу, работищу. А вечерком все здесь соберемся, пофехтуем эрудицией, попьем чайку, кого-то раздраконим, снова чайку…
Он пошел со мной рядом, дальше молчали до самых дверей его квартиры. Едва переступили порог, он щелкнул выключателем, сразу пошли бухать басы, и, как я понимаю, заработала глушилка, Лютовой для верности приоткрыл панельку, проверил, кивнул:
– Работает… Кроме музыки ничего не запишется. Бравлин, вы в прошлый раз меня просто поразили… Я уж молчу, что вы буквально выдернули головы ребят из петли.
Я молча пошел за ним на кухню, говорить что-то нет смысла, Лютовой указал мне на единственно свободное от книг сиденье, сам сразу полез в холодильник.
– Водки, вина, пива?
– Вы прям как юсовец, – сказал я с отвращением. – Еще бы виски предложили!.. Если есть, то стаканчик сока. Или минеральной воды. Говорят, напиток мудрецов – вода, а я временами чуйствую себя таким мудрым, таким мудрым, что самому противно… Короче, у меня еще работы прорва… Что хотите узнать? Как я себя чувствовал?
– Черт, вы не ясновидящий?
Я подумал, пожал плечами:
– Не знаю. Для отдельного людья – точно нет. А для всего стада, гм… это, наверное, профессиональное.
– Поговаривают, вам платят за прогнозы?
Я ответил уклончиво:
– Скажем иначе, составляю сценарии последствий от тех или иных решений нашей компании. Но так как я составляю их не на основании графиков, сложнейших вычислений и обработки гигантского массива данных, то мои сценарии всегда точнее…
– А на основании чего вы составляете? – полюбопытствовал он.
– От фонаря, – объяснил я.
Он остановился с пакетом сока в ладони, смотрел непонимающими глазами, ибо я говорил совершенно серьезно.
– Но… не наугад же?
Я пожал плечами:
– Да с этими прогнозами хоть рта не раскрывай. Хорошо скажешь – сглазил, плохо – накаркал!
Он смотрел очень серьезно.
– Значит, сбываются?
– Увы, да.
– И все наугад?
– Зачем? – ответил я без охоты. – Есть здравый смысл. Если я сунул руку в огонь и обжегся, я уже понимаю, что если снова суну ее в пламя, пусть уже другого костра, то снова обожгусь. Далее, я понимаю, что если другой человек сунет руку в огонь, он тоже обожжется. Есть и менее явные «озарения», но, если порыться, всегда можно докопаться, почему и как. Но на фиг мне рыться? Я привык доверять себе, своему чутью… В старину бы его назвали озарением, вдохновением, но я предпочитаю проще – интуиция. А интуиция по мне – это мгновенный перебор вариантов, когда вроде бы сразу выдается конечный вариант ответа, минуя сложнейшие вычисления… На самом деле они проводятся, но только на уровне подсознания. Плюс кое-что…
Лютовой кивнул, на лице удивление, но удовольствовался, не стал расспрашивать, что за «кое-что» еще, и мне не пришлось изворачиваться, выскальзывать, только бы не брякнуть о Сверхорганизме, от которого тоже получаю кое-какие смутные наводки, подсказки.
Я осматривал кухню, у Лютового просто, удобно, функционально, без излишеств. Как-то ухитряется не загромождать, как у всех у нас получается само собой.
– Значит, – сказал он осторожно, – вас не тряхнуло?
– Не знаю, – ответил я. – Начал было разбираться, что же это я за чудовище, но бросил… Наверное, не интеллигент, не люблю копаться в дерьме. Даже, если это дерьмо – мое. Или даже я сам. Знаю, что я не хуже основной массы населения. Но если я вот так… и трепета не ощутил, то и они все могут. Знаете, стыдно признаться, но я чувствовал только страх, что зацапают, остановят, обыщут, найдут пистолет. А потом пару дней ждал, что в квартиру вломятся парни в пятнистых комбинезонах. Но чтоб трепет перед судом Божьим, или, как теперь говорят, судом своей совести… а вот ни капельки! Убил и убил. Мог бы еще и ногами попинать, никаких угрызений.
– Мда, – протянул он.
Я понял, что сказать ему нечего, развел руками:
– Где-то наша цивилизация… или культура?.. дали сбой. Все века воспитывался человек в духе, что должен страшиться суда внутреннего! Подчиняться некоему нравственному закону… Но юсовость уже захватила весь мир. Я тоже стал незаметно юсовцем, увы. Юсовцем быть легко, а стать им проще простого! Теперь мне, как юсовцу, нужно, чтобы я был прав с точки зрения юриста. А все нравственное – это лажа.
– Так в чем же сбой?
– А что вся культура оказалась бессильной! Я, знаете ли, хороший человек… не смейтесь! Я же могу сравнивать себя с другими?.. Так вот я пал под натиском юсовости. Я страшился милиционера, а не угрызений совести.
Он сказал задумчиво:
– Может быть, дело в том, что вы чувствовали глубокую нравственность своего поступка? Ну, некую высшую справедливость?
Я огрызнулся:
– Но все равно, я убил троих че-ло-век! А во все века нам вдалбливалось: не убий! К тому же я замочил двух женщин, что уж вовсе, по старым нормам – безнравственно. Во всем высшем чувстве, я должен был бы потерзаться хоть малость, потом бы мои высшие гражданские чуйства одолели бы мои личные моральные установки… но – ни фига! Я вышел оттуда и только думал, как бы не оглядываться, чтоб пистолет не выпячивался, надо бы в рюкзачок еще и тряпку положить… Но я все-таки гомо мыслящий! Понимаю, что быть юсовцем хоть и клево для самого человека, но тупиково для общества. Оно сейчас прет по пути технического прогресса еще на старых запасах нравственности, как Россия, что проедает остатки созданного СССР. Но потом нас всех ждет жуткий крах…
По его глазам я уловил, что он уже потерял нить моих рассуждений. Да и мне, если честно, вдруг перехотелось продолжать, ибо придется сознаться, что оттачиваю тезисы «как жить правильно в XXI веке». А Лютовому это не надо, он и так знает: Россия – превыше всего, Юса – маст дай, жидов и негров – перетопить в Тихом океане. Лучше над Марианской впадиной, там глыбже.
– У меня к вам большая просьба, – сказал он вдруг. – Нет-нет, никуда не посылаю! Я сам туда иду. Но было бы очень здорово, если вы бы меня туда сопроводили.