Imago
Шрифт:
Ну, что сказать, Аркхэм не стоит на месте. Развивается, так сказать. Растет.
От этого даже на душе как-то полегче становится. Словно это его личное родное детище, словно он сам его строил, а потом психов по клеткам рассаживал. Хотя нет, конечно. Всю грязную работенку поручили Бэтмену, а он… А он просто будет здесь править.
А чтобы все сразу поняли, кто здесь, Джокер напевает одну песенку, свистит себе в такт. Заливается жутким смехом, хриплым и надсадным, и эхо бьется, крошится на осколки, рассеиваясь по углам, тянется по коридору, а вместе с собой разносит страх
Ему выдают личного психолога. Немало чести, обычно Джокера ходят навещать целыми группами, по пять человек за раз. Набиваются в толпу перед стеклом, за которое он надежно упрятан, и пялятся, разглядывают вовсю. Шепчутся о том, что у него шизофрения, тяжелое детство в анамнезе. Моральные травмы, наверное, начиная с утробы матери. А еще что он псих, которого даже электротерапия не берет. Хоть на максимум выкручивай, Джокеру все нипочем.
В одном месте видал он все эти докторские приемчики и штучки, так что Джокер даже не отзывается. Продолжает лежать, заложив руки за голову, мурлыкает под нос песенку, а в голове шебуршатся мысли вперемешку с пустотой.
Ему скучно. Еще немного, и он просто уснет. Занудство, а не Аркхэм, даже поджарка мозгов и разноцветные таблетки, которые ему уже не навредят — было бы чему вредить, в самом деле, — бесят.
А еще во всей психушке ни одного нового лица. Все старые, изъеденные тоской по свободе, насквозь изрешеченные электротерапией, только что слюни с подбородка не капают. И кого тут искать? Наверное, он ошибся. Зря приперся в Аркхэм. И пора валить.
Но к вечеру, когда поток непрошеных посетителей в халатах иссякает и в коридоре царит только непрерывное гудение электричества, напротив его камеры слышится цоканье каблуков. Женских, острых.
Они стучат так, что Джокер приподнимается на койке. Выныривает из отупения впервые за долгую неделю. Под глазами мошки кровавые летают, а тень за стеклом кажется еще тоньше, еще изящнее. Еще нереальнее.
Такое вот слишком громкое видение. Потому что после отбоя доктора не ходят, санитары давным-давно засели за покер, а компанию психам составляет одна бессонница.
Хотя его видение реально.
Оно кашляет и подносит тонкие руки к лицу, поправляет, кажется, очки. И смотрит на него совсем не так, как остальные.
Вместо любопытства там сплошная сосредоточенность. Почти благоговение.
И это Джокер не видит, ему и глаза не нужны, чтобы учуять эмоции этой докторши, он просто знает.
— Ооо, новая кровь? — он решает быть вежливым. Никто не ожидает от психов того, что они станут примерными, ведь так? Это смущает. — Добро пожаловать в Аркхэм, леди, — он скалит зубы, поднимаясь с койки. Вытягивает тощее тело, подбирается к стеклу, замирая с другой стороны и улавливая нотку ее парфюма.
Лакрица. Солено-сладкая, горечь вперемешку с агонией кислоты. Черт знает, что такое. И эта докторша точно такая же. А прячется под маской порядочного человека.
Ее выдает только запах и расплывшиеся пятна зрачков, такие большие,
У нее их нет, решает Джокер. Они ей и не нужны. Лучше так, теперь она выглядит не менее сумасшедшей, чем он сам.
— Здравствуйте, мистер Джей.
Она такая примерная. Еще и мистером обозвала.
Джокеру приходится нагнуться, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Если бы не стекло, мог бы дотронуться до белого лица. Взять в ладони, стиснуть шею, укладывая собственные пальцы словно ошейник, сдавить и слушать, как она стонет.
А стонать она будет тоже примерно. Пока не сломается и не умрет.
— Ищете кого-то? — он забавляется, глядя, как она дрожит, не зная, то ли отступить назад, то ли остаться на месте, потому что стекло ей кажется совсем тонким и непрочным. Наверное, не знает, что оно пуленепробиваемое. Ну и пусть. Ему нравится, что она боится.
Запах лакрицы гуще, как будто это и есть ее настоящий вкус. И вместо крови бегут по венам коричневатые капли ядовитой сахарной соли с кислинкой.
— Может, меня? — он улыбается ей чеширским котом, блестит острыми стальными зубами — подарок гребаного Бэтмена, за который Джокер теперь даже благодарен.
Она собирается с духом и кивает.
— Я пришла, чтобы посмотреть на вас до наших официальных встреч в кабинете. Мне было интересно узнать, какой вы настоящий.
И вот снова, она говорит так правильно, будто заучила по бумажке свои слова, но в голосе хрипотца. Она царапает слух Джокера, звучит музыкой. Это нотка, предшествующая безумию. Нерешительность, помноженная на интерес, а затем приправленная лакричной сладостью.
— И как?
Теперь ему и в самом деле хочется дотронуться до стекла, пройти сквозь него, а потом зажать эту миленькую блондинку в самом темном углу Аркхэма, щелкая острыми зубами возле самой шеи, в паре миллиметров от яремной вены. Вдыхать этот запах. И веселиться.
Потому что он нашел то, за чем пришел.
— Так, как мне вас и описывали, — она смущается, но взгляд не прячет. Сцепилась с ним зрачками, увязла как муха в паутинке. — Уникальный.
Он заходится от смеха, потому что эта докторша только что умудрилась подобрать крохотный ключик к его безумной голове. Одну маааленькую причину, по которой ему не стоит ее убивать, когда он будет выходить из Аркхэма через несколько дней.
— Ну что ж, так меня еще не называли, доктор… — он тянет, ожидая ее ответа, потому что на халате никакого бейджика нет. Она будто призрак из ниоткуда.
— Доктор Квинзель. Харлин Квинзель, — она так запросто говорит ему свое имя. Не знает, что с опасными психопатами нельзя говорить о таких вещах. И в глаза им смотреть тоже.
Голоса в его голове шелестят, раскладывая новое имя по ноткам, перебирают и размывают одни звуки, оставляя только самое важное.
Харли-Квин. С лакрично-леденцовым запахом, хриплым голосом, который будет красиво стонать, когда ему захочется.
— Вы знаете, Харли, — Джокер еще ближе наклоняется к стеклу, прижимается щекой, дырявит докторшу голодным взглядом, — мне кажется, мы с вами обязательно подружимся. И даже больше. Куда больше.