Имбирное облако
Шрифт:
– Молчит? – спросил Быстров, просто так, для поддержания разговора.
– Как же, молчит! Комедию ломает! Говорит, увидел, что у женщины кошелек украли, и помочь хотел. Бомж, типа, около него пробегал, он его схватил за руку и кошелек вырвал. Вот вы, Сергей Федорович, поверили бы в эту ерунду?
– А что ты с ним возишься? И без его признания улик достаточно, передавай дело, – равнодушно предложил Быстров.
– Личность установить не могу. Документов при нем не было, а мне он голову морочит. Представляете, что плетет: типа он профессор русской литературы и преподает в Америке в каком-то университете. Видали бы вы его – бомжара бомжарой, не бритый, весь в рванье, морда вся помятая, как с серьезного перепоя. Но, правда, по-английски говорит хорошо, в спецшколе, наверное, учился. А кто в наше время на языках не говорит? Я сам
Рожкин так увлекся своим рассказом, что не заметил, как Сергей, выронив ложку, смотрит на него с вытаращенными глазами и открытым ртом. А когда Кирюша наконец обратил внимание на собеседника, то расценил выражение лица майора как одобрительно-поощрительное, тут же приосанился и снисходительно спросил:
– Почему не кушаете-то, Сергей Федорович? Стынет же все.
– Как этот так называемый профессор себя величает? – спросил Сергей, медленно приходя в себя.
– Яковлев. Только врет он, я в РЭУ интересовался, был такой да уехал. Видно, жил этот гоблин где-то рядом. Не удивлюсь, если он и квартирку этого Яковлева в свое время обчистил. Этим я тоже займусь.
– Где сейчас этот человек?
– В КПЗ, где же еще, – довольно сообщил Рожкин.
– Ты инвалида в КПЗ упрятал? Это же незаконно.
– Да ладно вам, Сергей Федорович. Отпустить-то его я не могу, личность выясняю. А прокурору об этом знать совсем не обязательно, правда? – с надеждой спросил Кирилл.
– Знаешь, Рожкин, милый мой друг, мы ведь этого профессора всем отделом разыскиваем по делу Полины Кравцовой, – елейным голоском пропел Сергей, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не треснуть Кирюшу по глупой башке кулаком.
– Неужели? – искренне удивился Рожкин, не заметив в голосе Быстрова скрытой угрозы. – Он что, еще и в этом деле замешан? Вот это да! Небось и инвалидом тоже прикинулся. Надо бы с ним поплотнее поработать – мигом с коляски вскочит. Я им займусь как следует! Он у меня не только ходить, но и бегать будет.
– Собой лучше займись. Тебе такие проблемы светят после того, что ты натворил, даже представить страшно, – сказал Сергей и встал.
– Я не понял, Сергей Федорович, – растерялся Рожкин.
– Скоро поймешь, – угрожающе пообещал Сергей и быстро пошел к выходу, оставив лейтенанта в недоумении, а еду – практически нетронутой.
«М-да… Полный привет! Ищем Яковлева по моргам и больницам подозреваем черт знает в чем, а он спокойненько отдыхает в КПЗ нашего же районного отделения. М-да… – сокрушался Сергей Федорович, шлепая по лужам обратно на работу. Дождь кончился, но небо все еще не очистилось от низких свинцовых туч. – Скверная погода, – подумал Быстров, глядя на небо, поежился и сунул озябшие руки в карманы куртки. Настроение было под стать погоде – мерзопакостное. Душа путалась в какофонии чувств и эмоций, все перемешалось: злость на Рожкова за его тупость, радость, что нашелся американский друг Полины, неловкость перед ним, опять же, за нерадивых сотрудников, и неожиданное сочувствие к нему. – Бедный мужик, не успел вернуться, а ему сразу обвинение в краже впаяли, подозревали в изнасиловании и похоронили заодно. Повезло так повезло. М-да… – Сергей Федорович поморщился, вспомнив смех Каррен Райдер, когда ей сказали о подозрениях в отношении любимого мужа: инвалид, передвигающийся с помощью коляски, жестоко насилует женщину, – очень оригинально! Страшно представить, какое впечатление мадам Райдер получила от общения с сотрудниками милиции. – Ну, Рожкин, ну, урод! За родину-то как стыдно, однако…»
Как Валерий Яковлев вляпался в историю с кражей, было понятно. Несчастный профессор действительно увидел, как у женщины украли кошелек, и он на самом деле попытался помочь. Кошелек оказался у него в руках, тут его и прихватили с поличным. Бомж указал на Яковлева, покрывая своего настоящего подельника, попросту говоря, классически подставил. Небритость и опухшее лицо профессора – следствие длительного перелета, а неопрятная одежда объясняется обычной американской модой. С этим вопросом все понятно, Рожкина осуждать в этом плане нельзя – ошибся парень, с кем не бывает! Но почему опер не обратил внимания на инвалидную коляску? Эта вещь никак не могла выглядеть дешевой. Надо же быть таким идиотом! Три дня напрасной работы – и все из-за какого-то амбициозного тупицы, возомнившего себя гением сыска. Гнать надо таких из
Быстров нервничал. Скоро ему предстояла беседа с человеком, который (если захочет, конечно, разговаривать после того, что произошло) может поведать о Полине очень многое, например, о юности девушки или… о том, что их связывало много лет тому назад. Собственно, последний щекотливый вопрос непосредственно к делу не относился, но интерес к данной теме не давал Сергею Федоровичу покоя. О Валерии Яковлеве Полина говорила с нежностью, назвала его другом. Был ли Яковлев просто другом или, возможно, когда-то их связывали более близкие отношения? Или до сих пор связывают? Инвалид, но, глядя на живот Каррен Райдер, нельзя исключать, что с этим делом у профессора все в полном порядке, не без легкого раздражения предположил Сергей, наступил в последнюю лужу, усыпанную разноцветными кленовыми листьями, стряхнул прилипший к ботинку лист и вошел в двери отделения, напевая себе под нос песню: «Клен ты мой опавший, клен заледенелый. Что стоишь, согнувшись, под метелью белой? Или что увидел? Или что услышал?..» Да, услышать подробный рассказ Валерия Яковлева о Полине Кравцовой страсть как хотелось!
Глава 13
Профессор
Тем временем… профессор русской литературы, преподаватель Бостонского университета, писатель, входящий в число самых читаемых авторов Америки, и вообще уважаемый в литературных кругах человек лежал на вонючих нарах в камере предварительного заключения, смотрел в потолок и силился понять, как его угораздило вляпаться в столь неприятную историю.
То обстоятельство, что его задержали по нелепому подозрению в краже и привезли в отделение, его поначалу даже позабавило. Он терпеливо ответил на все вопросы, подробно описал события, свидетелем которых стал, лейтенанту со смешной фамилией Рожкин и начал ждать, что с минуты на минуту недоразумение прояснится и он поедет домой – рассказывать Каррен о своем маленьком приключении. Тут в кабинет привели бомжа, того самого бомжа, который украл у девушки кошелек, и с этого момента спокойная, благополучная жизнь профессора превратилась в кошмар. По нескольку раз в день его таскали на допросы, которые Рожкин начинал всегда одинаково, со слов: «Колись, гнида, все улики против тебя», а после требовал признания в преступлении, которого профессор не совершал. Доказать свою непричастность никак не получалось. Рожкин был так уверен в его виновности, что никакие доводы на лейтенанта не действовали. К тому же бомж, как выяснилось, при очной ставке назвал его своим подельником. Даже личность не удалось, что называется, удостоверить. По месту регистрации в РЭО Рожкину сказали, что квартира пустует уже несколько лет, так как хозяин уехал за границу. Выяснив эту информацию, Рожкин по каким-то причинам уточнять больше ничего не стал и совсем озверел. Не разрешил звонить домой, пока он не напишет чистосердечное признание, хамил и оскорблял. Никогда в жизни Валерию Аркадьевичу Яковлеву не приходилось испытывать подобного унижения!
Сегодня шел четвертый день его пребывания в КПЗ. Еще вчера он ругал себя, судьбу-злодейку и идиота Рожкина далеко не литературными выражениями. Страшно волновался за Каррен и за их будущего малыша, переживал, что не попал на день рождения к Полине, злился, что вообще вернулся в Москву. Время от времени в его мозгу всплывали отрывки из романа Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», и воображение рисовало мрачную картину: грязные бараки, зэки в полосатых робах, лютая холодная зима, злобные собаки, туберкулез… Он беспомощно метался на коляске из угла в угол, пытался выбить металлическую дверь камеры, за что тут же был наказан резиновой дубинкой по печени и спине. Обезумев от несправедливости, он рыдал, уткнувшись лицом в вонючие нары.
Но сегодня все изменилось – профессор неожиданно начал рассуждать здраво и успокоился. Времена репрессий канули в прошлое. Рано или поздно все прояснится, Каррен созвонится с Полиной, они будут его искать, найдут, вместе что-нибудь предпримут, и он выйдет из этого пропахшего мочой и потом помещения – оставалось только ждать, когда это произойдет. И он ждал. Ждал и думал, много думал: о двух женщинах, с которыми тесно свела его судьба. Заключение, как ни странно, дало ему возможность наконец-то разобраться в собственных запутанных чувствах. Он переосмыслил прежние поступки, о которых имел ранее неправильное представление, и все вдруг встало на свои места.