Имена мертвых
Шрифт:
— А танцуешь — в Заречье? — Шариковый снаряд на руке Аны-Марии намекал на ее знакомство с нравами рыночного района в Монгуардене.
— Раньше иногда и там бывала. Но мне больше нравится Арсенал по выходным — он спокойней.
— А «гвардейцы» не достают? могут посчитать за гуннскую девчонку из «Азии» — они заводских и гастарбайтеров не любят…
— Ха! мне сначала сказали: «Ты, китаеза, катись отсюда»; ну, и я им кое-что сказала; я знаю, как с такими говорить — у себя в Сан-Фермине я тоже танцевала.
*
«Ана-Мария, не говори никому, чья ты дочь».
«Да, сеньор, она круглая сирота — и отец ее умер, и мать умерла, всех Господь прибрал.
«Не давай себя в обиду».
«А-а-а! сеньор учитель, она меня ударила-а-а! За что? ни за что! я сказала, что она кампа, дикая из сельвы…»
«А чего она дерется?! а укусит — вдруг она бешеная? Пусть не лезет!»
«Давай дружить, а? моя мама — кабокло, дед по матери — индеец, а отец — слесарь, в тюрьме сидит; у него отец был черный из Форталезы, а мама индуска. Если кто вякнет, что ты дикая — ты мне скажи, я капоэйру знаю, кого хошь изобью. А ты по-индейски драться умеешь? покажь, а я тебе тоже приемчики покажу. За что в тюрьме? а он из профсоюза, Левый, ему политику пришили. За меня профсоюз платит. А эти все — дерьмо, буржуйские детки. Знаешь, кто я? ньянгара, бунтовщик».
«Сеньор учитель! сеньор учитель! а Роке Гонсалвеш и Ана-Мария… в подсобке, я сам видел!»
«Это тяжкий грех, дети мои. Покайтесь чистосердечно».
«О пресвятая Дева Гваделупская! эти метисы зреют так рано, а индианки… и грудей-то нет, а уже разжигает их бес сладострастия. Сводите ее к гинекологу, пусть он даст заключение. В нашей школе не должно быть беременных».
«Жених и невеста! жених и невеста! Роке, она тебе кучу самбо нарожает! когда ваша свадьба? Эй, курчавенький, не вешай нос!»
«Нет, хвала Господу, все благополучно. Но мы напишем в лицей, чтобы девчонку держали на привязи — в ней бес сидит. Дитя природы! голова умная, а повадки самые лесные…»
«Ана-Мария! салют! как нашел? ха, Сан-Фермин большой, да и я не маленький… в институт готовишься? о, ты далеко пойдешь… а то давай прошвырнемся? „пепси“ выпьем, спляшем, по капачо схрумаем… Нет, я в мастерской, учеником, по стопам папаши. А он помер; написали — от камней в почках… знаем мы эти фокусы, камнями по почкам… ничего, припомню я им эти камешки. Ну что — пошли?»
«Эй, кампа! а твой Роке не придет. Замели его, вот почему. Мутил воду — и домутился. А со мной не хочешь?.. о! а! м-м-м… тв-варь, паскудина…»
«Что, схлопотал? а еще разок?»
«Топай, топай, обезьяна индейская! жди своего ньянгару!»
«Да пустяк, Ана, всего четыре шва и наложили. Пройдет; мы, Гонсалвеши — живучие. Слушай, у вас в лицее есть ксерокс? а можешь отшлепать одну бумаженцию? хорошо бы сотен пять… бумагу я найду».
«Кто у вас работает на копировальной машине? ах, доступ свободный… кругом экстремисты, коммунисты и партизаны, а в вашем лицее, сеньор библиотекарь, я вижу преступное легкомыслие. Наш эксперт установил, что эта макулатура печаталась на вашей машинке. Что?! вы это бросьте — „в полицейском управлении тоже есть…“ У нас дисциплина и порядок, а у вас публичный дом. Я вас не оскорбляю, я при исполнении. Заткнитесь! Не орите на меня!!
«После смены правительства солдаты и рейнджеры в Чикуамане стали вести себя спокойней, нам предлагают встречу для переговоров, но стычки продолжаются — хочется верить, что случайные. Среди партизан вновь произошел раскол, немалая часть их сдала оружие на равнине, и теперь они организуют свою парламентскую партию; за ними охотятся в городах. Рейнджеры разбили еще три кокаиновые базы, у них большие потери от этого, и за их офицерами тоже охотятся. Сакко Оливейра, сын дона Антонио, опять послал своих людей против шонко, и они разорили две деревни; этот Сакко поклялся отыскать и убить всех, кто причастен к боевому движению алуче — вплоть до последнего колена, — и он держит свое слово. Как-то он прознал, что живо семя мученика Хуана Тойя; его люди наведывались, я знаю, в интернат Св. Каталины и расспрашивали о тебе; быть может, они добрались и до лицея в Сан-Фермине. Будь осторожна, этот враг беспощаден. У него достанет денег и людей для любой подлости. Подумай, не следует ли тебе перебраться в другую, более спокойную страну? Все наши желают тебе счастья. Храни тебя Господь. Твой падре Серафин».
«Куда-а? а может, останешься? ты не думай, конспирация на уровне — с собаками не сыщут… Я понял — учеба… на инженера-химика? почетно! а возьмут? после коллежа… Лады, в Европу так в Европу. Не забывай. Если писать будешь, пиши на адрес Матео — я на нелегалке».
*
— …зауважали, больше не нарывались. Эти «гвардейцы» — немного более приличные ребята, не то, что за рекой. У рынков — это как наша Калье Реал — много шпаны, а в Арсенале — весело, но чисто.
— Да, там можно показаться… А я больше ходила на Рестегаль. У тебя есть парень?
— Что за вопрос? — вмешалась Долорес. — Если позволите присоединиться, то я скажу вам из Писания: «Не хорошо быть человеку одному», то есть без пары нельзя, но почему вы мне — а я вам как мать — ни одна не показали своих кавалеров? я уверена, что вы правильно себя ведете, и в этом смысле спокойна, однако я бы хоть посмотрела на тех, кто целует моих девочек.
Ана-Мария весело фыркнула, хитро улыбнулась и Марсель:
— Ну, может, когда-нибудь…
За четверть часа мунхитская электричка донесла их до Дьенна. Когда проехали Восточный мост, Марсель с полминуты не отрывала взгляда от домов по левой стороне — рядом, совсем рядом была Арсеналь-плац, на короткий миг промелькнули в просвете между домами угрюмые стены Арсенала, и Марсель отметила, что чувства, одолевавшие ее, ослабели, и само сновидение стало блекнуть, размываться в памяти; оставались лишь самые яркие впечатления — оргия в горах, засада на шоссе, прощание… Как бы еще увидеться с Касси и его девушкой?..
Они сошли у площади Оружия и направились к центру по Анонсиэль. Это слегка обеспокоило Долорес — путь вел на кладбище Новых Самаритян, а ей почему-то казалось, что визит Марсель на свою могилу может плохо кончиться. Она уже хотела предложить иной маршрут, но тут Марсель приглянулось маленькое каффи «Леонтина», где можно было достаточно долго и незаметно посидеть, и где, конечно, была пара телефонов в полузакрытых кабинках. Три заговорщицы заказали по порции сосисок и по стакану лимонада, чтобы не выглядеть здесь посторонними. Закусывая, они обсудили детали; наконец Ана-Мария пошла к стойке, купила десятка два телефонных жетонов и отправилась звонить.