Имена на поверке

Смоленский Борис Моисеевич

Февраль 1941 г.

Лесовик

Он под вечер приехал, зашел, посидел, Трубку выкурил, новости рассказал, И никто не заметил, что он поседел, Что опутали густо морщинки глаза. Говорил о зверье, убегающем в тьму, О повадках козуль, о забавах лисят И мельком в разговоре сказал, что ему По метрической выписи под шестьдесят. Удивились ребята: — Да ты ведь старик, Из тайги уходить бы пора по годам. Не могу, — отвечает, — я к лесу привык, Я родился, и жил, и состарился там. И пока выручает тайга старика, Коли выйдет кабан или прянет коза, Не откажет винтовка, не дрогнет рука, И про слух бы плохого никак не сказал. — Ну, а хворь нападет от людей в стороне? — Улыбнулся, прищурил с хитринкою глаз: — Я,

ребятки, кремневой породы, и мне Умирать не от хвори придется, а враз. И тогда в одночасье не станет кремня… — Пошутил, даже песню с парнями пропел, А под утро, навьючив мешки на коня, Он опять в чернолесье ушел по тропе. И сказал лесоруб: — Сколько он ни старей, Ни к кому не пойдет из тайги на поклон. Чем ни больше дробится кремень, тем острей И, пожалуй, упорней становится он.

Москва, июнь 1940 г.

Вячеслав Афанасьев

Колхоз Асайвеем

Невысокое солнце в северном небе, В серебряном небе Седьмого ноября. По заснеженной тундре уплывает в небыль, В далекую небыль огневка-заря. — Эй, смотри: вон пасется стадо, Полтундры заросло кустами рогов. Собаки промчались, собаки — что надо! Даже ветер отстал от косматых дружков. Надевай кухлянку с красной оторочкой, Золотым янтарем светит крепкий мороз. Под хорошей порошей — россыпь морошки, Вниз по Асайвеему — тундровый колхоз. Накалился очаг. Качаются чайники, Собирается густо гостей в ярангу. А снаружи — стужа. Такая отчаянная! Заберется тайком под любую кухлянку. Словно ясные чайки, чайники кружат. Отогрелись гости, разговор смелей. И по кругу ходит беседа-дружба — Великая дружба шестнадцати семей: — Пришел Совет — злой пропал купчина, При нашем Совете и без них обошлись… — Разрастается стадо, а за нашу пушнину В факториях товару — хоть на всю жизнь!.. Невысокое солнце в северном небе, В серебряном небе Седьмого ноября. По завьюженной тундре уплывает в небыль, В далекую небыль огневка-заря.

1935 г.

«Застигнутый последней метой…»

Застигнутый последней метой И не успев всего допеть, Благословлю я землю эту, Когда придется умереть. Благословлю ее за воздух, Дыша которым был я смел, За светлых рек живую воду, Где телом и душой свежел, За поле знойное пшеницы, За села и за города, За наш достаток, где хранится Зерно и моего труда. Благословлю земли просторы За то, что жил я в светлый век, Любил ее моря и горы, Как мог свободный человек, Что здесь учился у народа Петь песни ясной простоты И украшать трудом природу Во имя счастья и мечты.

1940 г.

«В час, когда на каменных накатах…»

В час, когда на каменных накатах Чуть звенел прилив — волна к волне, Золотые корабли заката Проплывали в алой вышине. Бастионы солнечной державы, Шли они при флагах и огнях, Паруса вздымались величаво, И сверкали пушки на бортах. Кто их вел, какие капитаны — Неземные эти чудеса? Далеко за гладью океана Постепенно гасли паруса И пропали. Пепельною тенью Покрывалась тихая земля… О, пускай то было лишь виденье! То — мечта, то — молодость моя!

Всеволод Багрицкий

Дорога в жизнь

Почему же этой ночью Мы идем с тобою рядом? Звезды в небе — глазом волчьим… Мы проходим теплым садом, По степи необозримой, По дорогам, перепутьям… Мимо дома, мимо дыма… Узнаю по звездам путь я. Мимо речки под горою, Через юный влажный ветер… Я да ты, да мы с тобою. Я да ты со мной на свете. Мимо речки, мимо сосен, По кустам, через кусты. Мимо лета, через осень, Через поздние цветы… Мимо фабрики далекой, Мимо птицы на шесте, Мимо девушки высокой — Отражения в воде.

Москва, 1938 г.

Кунцево

Я много лет сюда не приезжал, Я много лет сюда не возвращался. Здесь мальчиком я голубей гонял, Бродил по лесу, в озере купался. На эти сосны мне не наглядеться. Пойти гулять иль на траве прилечь? Здесь все мое! Здесь проходило детство, Которого не спрятать, не сберечь. И яблоки, и свежий запах мяты, Орешника высокие кусты, Далекие вечерние закаты, Знакомые деревья и цветы… И весла надрываются и стонут, И лодка наклоняется слегка… А над рекой туман плывет, И тонут Измятые водою облака. Деревья тянутся к простору, к солнцу, к свету, Еще я молодыми помню их. Здесь всё как прежде! Только детства нету И нет уже товарищей моих.

1939 г.

«Уходило солнце. От простора…»

Уходило солнце. От простора У меня кружилась голова. Это ты та девушка, которой Я дарил любимые слова. Облака летели — не достанешь, Вот они на север отошли… А кругом, куда пойдешь иль взглянешь, Только степь да синий дым вдали. Средь прохлады воздуха степного Легких ощутима глубина. Ветер налетал… И снова, снова Ясная вставала тишина, — Это ночь. И к нам воспоминанья Темные раздвинули пути… Есть плохое слово: «расставанье» — От него не скрыться, не уйти.

Москва, 1939 г.

«Бывает так, что в тишине…»

Бывает так, что в тишине Пережитое повторится. Сегодня дальний свист синицы О детстве вдруг напомнил мне. И это мама позабыла С забора трусики убрать… Зимует Кунцево опять, И десять лет не проходило. Пережитое повторится… И папа в форточку свистит, Синица помешала бриться, Синица к форточке летит. Кляня друг друга, замерзая, Подобны высохшим кустам, Птиц недоверчивых пугая, Три стихотворца входят к нам. Встречает их отец стихами, Опасной бритвою водя. И строчки возникают сами И забывают про меня.

Чистополь, 1941 г.

«Мне противно жить не раздеваясь…»

Мне противно жить не раздеваясь, На гнилой соломе спать. И, замерзшим нищим подавая, Надоевший голод забывать. Коченея, прятаться от ветра, Вспоминать погибших имена, Из дому не получать ответа, Барахло на черный хлеб менять. Дважды в день считать себя умершим, Путать планы, числа и пути, Ликовать, что жил на свете меньше Двадцати.

Чистополь, 1941 г.

«Ты помнишь дачу и качели…»

Ты помнишь дачу и качели Меж двух высоких тополей, Как мы взлетали, и немели, И, удержавшись еле-еле, Смеялись, А потом сидели В уютной комнате твоей? Был час, когда река с луною Заводит стройный разговор, Когда раздумывать не стоит И виснут вишни за забор. На дачку едешь наудачку — Друзья смеялись надо мной: Я был влюблен в одну чудачку И бредил дачей и луной. Там пахло бабушкой и мамой, Жила приличная семья. И я твердил друзьям упрямо, Что в этом вижу счастье я, Не понимая, что влюбился Не в девушку, а в тишину, В цветок, который распустился, Встречая летнюю луну. Здесь, ни о чем не беспокоясь, Любили кушать и читать; И я опаздывал на поезд И оставался ночевать. Я был влюблен в печальный рокот Деревьев, скованных луной, В шум поезда неподалеку И в девушку, само собой.