Именами вашими стоим
Шрифт:
– Йозеф, вы сегодня явно перебрали. Вам больше пить нельзя.
– А с устрицами можно! – упрямился Пох. «Значит Булгаков! Булгаков!!!», – билась в его сознании мысль, разламывая череп. Он на секунду зажмурился.
– Господа, я выписал из Парижа партию устриц и вчера получил их целый ящик!
Ольга Леонидовна, услышав это в тот самый момент, когда Цидеркопф с упоением говорил, глядя на линии её руки, что жить она должна не меньше, чем Моисей, выдернула у него свою ладонь и громко зааплодировала:
– Браво, Йозеф! Вы просто расточитель! Это же безумно дорого! Вот как должен
Пох, вздрогнув от её аплодисментов, казалось, окончательно перестал владеть собой:
– Я привык есть устрицы! У себя дома я каждый день ел устриц! И я хочу пить шампанское с устрицами даже здесь, в Сибири! В этом Барнауле! Потому что одному Богу известно, когда я вернусь домой. И всё потому, что по контракту я, видите ли, обязан обучить плавильному делу пять человек из местных. Но ведь русские не способны к этим наукам. Потому что они все свиньи! Свиньи!
Пох с ненавистью кричал всё это, не в силах отвести взгляда от холодных серых глаз, которые с лёгким прищуром презрительно рассматривали его.
Беэр грузно поднялся со стула, чуть не опрокинув стол. При этом карты, лежащие на нём, слетели на пол. Он сделал резкое движение головой в направлении Поха, и несколько мужчин суетливо бросились к разбушевавшемуся саксонцу.
Пётр Фаддеич Лошкарёв, стремясь проявить максимум рвения в делах, угодных начальству, с особой прытью кинулся исполнять приказ. Подбежав к Поху, он с силой дёрнул его за рукав. Тот, чтобы удержаться на стуле, сделал какое-то невообразимое движение рукой, при этом со всего маха попав ею Пётру Фаддеичу прямо в нос. Лошкарёв, получив такой удар, остолбенел, и несколько мгновений изумлённо хлопал глазами, пока кровь из разбитого носа крупными каплями обагряла его шейный платок и английскую курточку.
– Ниночка! – Пётр Фаддеич обрёл, наконец, дар речи. – Ниночка! Это что такое? Почему в нос-то?
Пока Нина Петровна бестолково суетилась вокруг своего мужа, лекарь Цидеркопф ловко всунул Лошкарёву два ватных тампона в обе ноздри и, достав из своего саквояжа маленький розовый флакончик, протянул его Поху:
– Герр Пох, понюхайте. Здесь целебная соль, это вас успокоит.
Франц Рит, подойдя ко всё ещё упирающемуся Поху, что-то тихо сказал ему, после чего тот покорно слез со стула.
Беэр хотел было произвести соответствующее внушение, но, передумав, махнул рукой:
– Франц, отведите его домой. Пусть проспится.
Франц с пониманием кивнул и, взяв под руку Поха, легко улыбнулся ему:
– Идёмте, друг мой. Я провожу вас домой.
Йозеф Пох послушно сделал несколько шагов к дверям, затем резко обернулся. Он нашёл глазами Елизавету Андреевну, вдруг опустился на колени и пополз к ней, повторяя при этом:
– Майне либе… Майне либе…
Вера Николаевна, быстро поднявшись с кресла, подбежала к нему:
– Перестаньте, Йозеф! Что вы делаете? Опомнитесь!
Она попыталась поднять его, но у неё не хватило сил. Тогда Вера Николаевна опустилась рядом с ним на колени и стала гладить его волосы:
– Идите домой, Йозеф. Пощадите себя. Всё изменится. Вы ещё очень молоды, вы найдёте
Она прижала его голову к своей груди и, не в силах справиться с собой, закрыла глаза. По щекам Веры Николаевны текли слёзы.
Пох обхватил её руками:
– Я не могу… Я не хочу идти домой! Все устрицы, все до одной протухли! Меня там вырвет…
Франц осторожно дотронулся до его плеча. Пох поднялся, и они ушли.
Все разом заговорили, обсуждая поведение Поха, при этом Лизочка Беэр почувствовала на себе несколько торжествующих взглядов.
Андрей Венедиктович тоже вопросительно посмотрел на неё, как бы спрашивая, что всё это значит. Елизавета Андреевна, твёрдо глядя на мужа, отрицательно покачала головой.
Ольга Леонидовна очень искусно разыграла лёгкий полуобморок и теперь, дожидаясь своей очереди, без сил лежала на маленькой оттоманке, едва помещаясь на ней и наблюдая из-под опущенных ресниц, как Цидеркопф приводит в чувство Нину Петровну, которую разбитый нос её супруга привёл в бессознательное состояние.
– У Йозефа – элементарный нервный срыв. Переутомление, – озабоченно бормотал Цидеркопф, подсовывая госпоже Лошкарёвой знакомый уже розовый флакончик. – В моей практике был подобный случай, вот только не помню где.
– Господа, не стоит обращать внимания на произошедшее, – сказал Леубе. – Андрей Венедиктович, я думаю, что выражу общее мнение, сказав, что сегодняшний вечер удался на славу!
Беэр устало кивнул головой и ничего не ответил. «Ну и вечерок, – подумал он. – Дай Бог силы вытерпеть». Он потёр коленку. Ноги уже давно беспокоили его мучительными болями в суставах. «С Лизанькой творится что-то неладное. Раньше-то всем старалась своё внимание уделить, а нынче от Булгакова не отходит. Нехорошо это. И ещё Пох…»
– Андрей Венедиктович, может быть Поха отправить с очередным обозом серебра в Санкт-Петербург? Пусть хоть обстановку сменит. А то он скоро здесь свихнётся…
Слова Леубе постепенно проникали в сознание Беэра, заполняя его и внося некоторое облегчение от нахлынувших мрачных мыслей.
– Ваше Превосходительство! – перед Беэром стоял Фролов. Парик у него был сдвинут несколько набекрень. Это являлось первым свидетельством того, что Козьма Дмитриевич был чем-то сильно расстроен. – Вы знаете, что я всегда с большим уважением относился и отношусь к иностранцам, но поведение господина Поха, его слова задевают честь и достоинство русского человека и оскорбляют мою страну! Я требую, чтобы господин Пох публично извинился!
Был второй час ночи. В танцзале из всего квинтета слышна была одна только скрипка. За окнами судорожно, спросонок прохрипели вторые петухи.
Сегодняшний вечер был богат на разного рода сюрпризы, но этот был, пожалуй, самым неожиданным из всех. Это объяснялось тем, что иностранцы здесь, на Алтае, да и не только здесь, могли позволить себе очень многое и нередко позволяли. Собственных специалистов такого уровня в России было очень мало, и приходилось молча сносить некоторые вещи. И хотя к этому времени положение дел заметно улучшилось, но русские всё ещё продолжали терпеть выходки отдельных господ.