Именем закона. Сборник № 3
Шрифт:
— Зотова училась у нас мало, может, один день или два в 7-м «А». Она даже документы свои не принесла. А потом она и вовсе не пришла… Все. А ребят не спрашивайте. Они ничего не знают и ничего не скажут. Понятно вам?
…И я медленно опускаюсь на скрипящий стул.
— А что у вас тут было, — делаю паузу, — почище… милиции?
Отворачивается, молчит. Подхожу, трогаю за плечо и разворачиваю к себе.
— Почему ты боишься?
— Потому. Потому что в нашей семье боятся все: папа, мама, бабушка, ее сестра, ее муж — все, понимаете? Когда меня
Улыбается, поняла, что сморозила, а мне вдруг делается холодно: «давно не было на свете»… Как это странно…
— В 37-м у вас кого-то посадили?
— Расстреляли. Деда. Он был военный, он вернулся из Испании, он там воевал…
Заплакала. Всхлипывая, проговорила:
— Зачем он там воевал? Разве за это нужно убивать людей?
— За это?
— Да за это. За эту идею. Можете донести Софочке, и она меня выгонит, а мне давно уже… на все, на все, понимаете?
— Я не доложу. Значит, «почище»…
— Да, они, — перебивает она. — А Люда хорошая была…
…Вышел, солнышко сияет, ветерок ласково обдувает вдруг вспотевшее лицо. Я, кажется, вляпался.
Нет — влип.
И это неверно.
Я погиб. В прямом смысле этого слова — погиб. Я влез в «их» компетенцию. И не просто в «компетенцию», я влез в какую-то гадость.
Они поселились в соседнем санатории — вон он, виден из окна, уступы белого мрамора и хрустальные окна светлого будущего, которое для некоторых уже давно наступило, а для подавляющего большинства останется вечным двигателем, «perpetuum mobile», «отдаленной перспективой», горизонтом, за которым своя, иная даль…
Зачем они приехали? Ну, это, положим, не фокус: позвонили наши, предложили путевки, посоветовали «укрепить» распадающуюся семью, напомнили, что глава оной стареющий подполковник всего, а ведь оттого только, что непорядок в личной жизни, — словно услышал бархатный голос Лук-Лукьяна: «Василиса Евгеньевна, право слово, обидно за Юрия — способный, талантливый даже сотрудник, а из-за такой ерунды… простите, я только в том смысле, что поправить отношения — это же раз плюнуть… А?»
Наверняка наворотил, гад, сорок бочек арестантов, велел «приглядывать» — что, где, когда, — «в интересах», конечно, семьи, а она, идиотка старая, и рада… Использовал втемную, гнида…
Черт с ними… Игоря жаль. Хороший парень, под влиянием матери быстро станет сволочью, и я ничего, ровным счетом ничего не могу поделать… «Такова се ля ви»…
…И словно из темных глубин: телефон. Как связаться с Модестом? Они же наверняка «сели» на все телефоны, имеющие быть в поле моего зрения.
На все? А зачем? Ведь они понимают: например, в кабинете директора санатория мимо секретарши я не пройду. Санаторий наш, служебный, порядки наши, они это учитывают. Значит…
Значит, надо пройти в кабинет.
…Утром зашел к секретарше, пожаловался, что шум моря раздражает, а лечащий врач не реагирует и даже улыбается — мол, о таком шуме все мечтают, а вы…
Улыбнулась: «Из хорошего в худший —
Но я успел заметить охранную сигнализацию только на окнах. На дверях ее не было…
Днем я купил талон на почте и сразу обнаружил хвост, талон сжег на спичке. Они ведь проверят и поймут, что я хочу позвонить, — это моя тяжкая ошибка, хорошо хоть вовремя спохватился. Но наблюдение они теперь усилят…
Хорошо… В кабинет начсанатория я, допустим, попаду. Позвоню по автомату. Но ведь потом, когда поступит счет в канцелярию, они легко выяснят, кому именно я звонил…
Нет. Так не пойдет.
Тогда — как?
У них наверняка есть пароль для переговоров с любым городом, кроме прямой связи с нашей уважаемой организацией, оная же мне и на дух не нужна…
Узнать пароль? Как? Подслушать? Да ведь скорее всего — кончится мой срок здесь, но я так ничего и не узнаю…
Что же делать, что… Сидят на хвосте, не слезают — вон, в окне шляпа с перышком, наверняка мой наружник. Даже не считают нужным скрывать. А зачем им скрывать?
Вечером зашел сын. «Папа, ты не прав». — «А ты? А… мать?» — «Так мы ничего не решим». — «А что ты хочешь «решить»?» — «Мне предложили в школу. Нашу школу, это будущее, карьера, но ты должен соединиться с мамой. Без этого меня не возьмут».
Щенок и дурак, зачем я тебя родил? Эх, ты…
— Гоша…
У него вспыхивают глаза, так я его называл в редкие минуты дружбы и любви…
— Гоша… я хотел попросить тебя об одолжении… — Умолкаю, все безысходно. Он выслушает, пообещает и тут же донесет. «Органы» для него — все. Идефикс, или «идея фикс», как говорит его мамочка…
— Я согласен. Не бойся, отец, я не сволочь, каковой ты полагаешь нас с матерью.
— Я могу тебе верить?
— А у тебя есть другой выход? — Мне кажется, что он усмехается — откровенно, в лицо.
У меня нет другого выхода, он прав…
Зачем это было нужно? Зачем… Я настаивала на встрече, просила, смотрела влюбленными глазами и надеялась, как дура, что все эти увертки, ужимки и прыжки произведут на него впечатление. И вдруг поняла — пронзительно и горько: зачем? Стану его любовницей, тайным его пороком? Чтобы шантажировать его и требовать помощи Игорю? Боже, какая гадость… Тридцативосьмилетняя кокетка, или, как говорили молодые люди тех, далеких, шестидесятых: «Все девочку строишь?»
Жизнь сломана… Какая я идиотка: в конце концов, каждый сын рано или поздно покидает мать и отчий дом, а я думала — наивная дамочка, — что Игорь будет при мне как «при всегда»…
Что есть жизнь, может быть — быт? Четкий ритм и даже алгоритм — встали, умылись, оделись, позавтракали, потом работа и заботы, магазины и обед кое-как, а вечером ужин вдвоем, мой мальчик дорогой, мой мальчик… Иногда мы ходили в кино, реже — в театр. Он любил не «рок», а серьезную музыку, и он был не «мент», а человек…