Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия

Кисин Сергей Валерьевич

Главное инженерное училище размещалось в печально известном Михайловском замке, переименованном со временем в Инженерный замок. Училище имело два отделения: трехгодичное кондукторское готовило инженерных прапорщиков со средним образованием, а двухгодичное офицерское давало высшее образование. На офицерское отделение принимали лучших выпускников кондукторского отделения, а также офицеров инженерных войск и других родов войск, пожелавших перейти на инженерную службу. Для преподавания были приглашены лучшие педагоги того времени: академик Михаил Остроградский, физик Федор Эвальд, инженеры Федор Ласковский, Генрих Леер, Алексей Шуляченко. Из выдающихся

выпускников можно отметить великого князя Николая Николаевича-младшего, будущего героя обороны Порт-Артура генерала Романа Кондратенко, военного теоретика Андрея Зайончковского, автора фундаментальных трудов по истории войн и биографии самого Николая I, знаменитых генералов Белого движения Александра Лукомского и Федора Абрамова и пр.

Дисциплина, послушание, строгое подчинение, беспрекословное следование воинским уставам – суть добродетели того катехизиса военного, которым жил и сам Николай. Кому это могло понравиться в армии – победительнице Наполеона? Так что об искренней любви подчиненных он мог только мечтать.

Мина под престол

Последние годы жизни Александра I представляют собой цепь сплошных загадок и нелогичных поступков. То он ударялся в масонство, то бросался в мистику, то становился жутко религиозным, то санкционировал приход в Россию иезуитов, гонимых по всей Европе.

Он не мог не понимать, что после такой войны империя нуждается в решительных переменах, о которых было столько разговоров в начале века, – крестьянская реформа, образование, финансы, государственное управление, армия. До Отечественной войны «правитель канцелярии комиссии о снабжении резиденции припасами» Михаил Сперанский (настоящая находка для реформаторов – работоспособность по 18–19 часов в сутки) представил императору целый пакет законов, требовавших срочного утверждения для преобразований в государстве. Пришел Наполеон, стало не до реформ. Но после победы, когда все общество ждало перемен, Александр напротив вообще положил все проекты Сперанского под сукно (кроме учреждения Государственного совета). Не хотел ссориться с разоренными помещиками.

Некогда близкий к Александру князь Адам Чарторыйский писал: «Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только наружный вид и форма, воплощения же их в действительности он не допускал. Одним словом, он охотно согласился бы дать свободу всему миру, но при условии, что все добровольно будут подчиняться исключительно его воле».

Ему говорили, что надо максимально использовать результаты победы над Наполеоном. Прихлебатели тут же начали величать Александра «императором Европы» – он продемонстрировал потрясшую тех же прихлебателей мягкость, отказавшись практически от всех дивидендов от победы.

Ему говорили о необходимости перевооружения армии, век пара наступал – он вообще игнорировал намеки, сосредоточившись на плац-парадах.

Ему не советовали давать послабления ненавидящим Россию полякам, воевавшим на стороне Наполеона, – он в 1815 году даровал Польше Конституцию, гарантирующую неприкосновенность личности, свободу печати, независимость суда, признание польского языка официальным в сфере суда и администрации в обмен на «неразрывную связь с Россией». Он явно не консультировался при этом с няней своего младшего брата, через 15 лет поляки продемонстрировали

Николаю эту «неразрывную связь».

Ему говорили об экономии расходов – он ради экономии, по совету графа Алексея Аракчеева, ввел военные поселения для 500 тысяч крестьян, где рекрутов наделяли землей и разрешали проживание семьями для организации самим «подножного корма». Однако эта сторона частной жизни настолько была строго зарегламентирована, что в поле шли строем, пахали в мундирах, обедали по расписанию. За возжигание лучины после десяти вечера баб секли, пацанва запихивалась в короткие мундиры. Полы мылись до такого блеска, что для того, чтобы выйти до ветру, мужик, опасаясь их запачкать (наказание – десять шпицрутенов), должен был с печки прыгнуть на стол, а оттуда через окно на улицу. Когда император проезжал по деревням, мужики толпами валились в ноги, умоляя отменить постылые поселения. Ни в какую.

Ему говорили о необходимости укрепления позиций православия – он делал прокурорами Святейшего синода вообще неверующего Александра Яковлева, католика князя Александра Голицына и вольнодумца князя Петра Мещерского.

Ему говорили о засилье немцев в органах власти, генерал Алексей Ермолов даже просил сделать его «немцем» вместо вручения награды, но Александр, напротив, под предлогом «борьбы с коррупцией» наводнил правительственные учреждения тевтонами, чем только вызвал бешеное сопротивление любым его начинаниям со стороны «старых русских».

От него ждали поддержки революции в Греции (Екатерина II в свое время настояла на том, чтобы первенца Павла назвали именно Александром, в честь македонского царя, надеясь, что именно он станет во главе возрожденной Греции). В Одессе вовсю бушевали греки из общества «Филики Этерия», требуя вмешательства России. Министр иностранных дел империи грек Иоанн Каподистрия пытливо заглядывал в глаза Александру, не пора ли двинуть флот в Эгейское море, как некогда бабушка делала, плевав на то, что там кто подумает в каком-то лондонском Сити. Ни в какую – негоже, мол, грекам бунтовать против своего законного государя – турецкого султана.

Его предупреждали: в армии зреет заговор, созданы тайные общества в самой гвардии, замешаны члены высшей аристократии. Хитрый «византиец», как называл его Наполеон, лишь отмахивался – балуются ребятишки, фрондируют.

«Когда я подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря; от этого устаю», – признавался Александр в частном разговоре. По существу, он перестал вообще заниматься делами государства, отдав его в верные руки «без лести преданного» Аракчеева. Филипп Вигель писал, что «он был подернут каким-то нравственным туманом» и напоминал помещика, который, наскучив сам управлять, сдал все на руки строгого управителя и успокоился на уверенности, что в таких руках крестьяне не избалуются.

Австрийский канцлер Меттерних замечал: «Переходя от культа к культу, от одной религии к другой, он все расшатал, но ничего не построил. Все в нем было поверхностно, ничто не затрагивало его глубоко».

Декабрист Дмитрий Завалишин утверждал, что Александр «…терпеть не мог популярных людей, желая один быть исключительно популярным, не любил и никакой репутации, независимой от его благоволения».

Историк Василий Ключевский пояснял: «Самое ограничение произвола у него выходило произволом же. Это был носитель самодержавия, себя стыдившегося, но от себя не отрекающегося». Эдакий «голубой воришка» Альхен на троне.