Император
Шрифт:
Трибуна, который проходил с отрядом солдат, чтобы встретить императора при въезде его в город, толпа приветствовала громкими криками. Он приказал замолчать и велел солдату рассказать, что так волнует граждан.
– Очень возможно, – сказал наконец этот, по-видимому, сильный и строгий человек, который тоже, подобно Фуску, служил под начальством Тинния Руфа и из погонщиков дослужился до трибуна. – Очень возможно, но где ваши доказательства?
– Большинство граждан бросилось, чтобы поднять статую, но христиане держались вдали от этой работы! – вскричал нищий. – Ни одного из них не было здесь видно. Спроси матроса, господин, он был тут и может засвидетельствовать это.
– Во всяком случае, это более чем подозрительно. Это дело должно быть строго расследовано. Тише вы, люди!
– Вот идет христианская девка! – вскричал канатчик.
– Хромая Марфа; я хорошо знаю ее, – прервал его нищий, – она шляется по всем зачумленным домам и отравляет людей. У моего брата она торчала три дня и четыре ночи и поворачивала детям подушки, пока не уморила их. Куда она приходит, там оказываются мертвые.
Селена, которая теперь называлась Марфой, со своим слепым братом Гелиосом, называвшимся теперь Иоанном, шла по дороге, которая вела от возвышенного берега к пристани, не обращая внимания на толпу.
Она хотела нанять там лодку, чтобы переправиться через реку. В одной деревне на острове, лежавшем против города, жили больные христиане, которым она несла лекарство, намереваясь ухаживать за ними. Уже несколько месяцев вся ее жизнь была посвящена страждущим. Она являлась с помощью и в языческие дома, не боясь ни чумы, ни лихорадки. Щеки ее сделались свежее, а в глазах сиял какой-то чистый, мягкий блеск, освещавший строгую красоту черт.
Когда девушка подошла ближе к трибуну, он увидал ее и крикнул:
– Эй ты, бледная девка! Ты христианка?
– Да, господин, – отвечала Селена и спокойно пошла с братом дальше.
Римлянин посмотрел ей вслед, и когда она проходила мимо статуи Адриана, причем опустила голову ниже, чем прежде, он повелительным тоном приказал ей остановиться и сказать ему, почему она отвернула лицо от статуи императора.
– Адриан – наш повелитель так же, как и ваш, – отвечала девушка. – Я спешу, потому что на острове есть больные.
– Она не принесет им ничего хорошего, – вскричал нищий. – Кто знает, что скрывается у нее в корзинке?
– Молчать! – прервал его трибун. – Говорят, девка, что твои единоверцы в эту ночь свалили статую императора.
– Как могло это быть? Мы чтим императора так же высоко, как и вы.
– Я хочу верить тебе, а ты должна доказать это. Вот стоит статуя божественного цезаря, иди за мной и помолись ей.
Селена с ужасом посмотрела на суровое лицо трибуна и не нашла ни одного слова для ответа.
– Ну! – сказал трибун. – Пойдешь ли ты за мною? Да или нет?
Селена постаралась собраться с духом и, когда трибун протянул руку, чтобы схватить ее, сказала дрожащим голосом:
– Мы почитаем императора, но не молимся статуям. Мы молимся только нашему отцу в небесах.
– Вот оно! – засмеялся нищий.
– Я спрашиваю еще раз, – вскричал трибун, – желаешь ли ты поклониться этой статуе или отказываешься?
В душе Селены поднялась жестокая борьба. Если она будет противиться римлянину, ее жизнь подвергнется опасности и ярость народа может обратиться против ее единоверцев; если же она исполнит его требование, то нанесет поругание Богу, нарушит верность Спасителю, согрешит против правды и совести.
Страшная тревога овладела ею и отняла у нее силу вознестись душой в молитве.
Она не могла, не смела сделать то, чего от нее требовали, но присущая каждому человеку сильная любовь к жизни толкала ее вперед и остановила перед каменным идолом.
– Подними руки и молись божественному цезарю! – вскричал трибун, который, как и все присутствовавшие, с напряженным вниманием следил за каждым ее движением.
Селена, дрожа, поставила корзинку на землю и попыталась высвободить свою руку из руки брата; но слепой мальчик не выпускал ее. Он понимал, чего требовали от его сестры; он знал из повествований разных мучеников, о которых ему рассказывали, что ожидало ее в случае сопротивления римлянину, однако же не испугался и прошептал ей:
– Мы не сделаем того, чего они хотят, Марфа, мы не поклонимся кумиру, мы останемся верными Спасителю. Отверни меня от статуи, а теперь прочтем «Отче наш».
Подняв свои тусклые глаза к небу, мальчик громким голосом проговорил молитву господню. Селена сперва повернула его, а потом и сама отвернулась от идола лицом к реке. Затем она последовала примеру брата.
Гелиос крепко прижался к ней, ее громкая молитва слилась с его молитвой, и оба они не видели, не слышали и не чувствовали более ничего, что сделано было с ними.
Слепому Гелиосу мерещился вдали яркий свет, Селене-блаженный мир, полный любви, когда возбужденная толпа кинулась на девушку и на ее верного брата и повалила их на землю перед статуей императора.
Напрасно трибун старался остановить толпу.
Когда наконец солдатам удалось оттолкнуть разъяренных граждан от их жертв, два юных существа уже лежали неподвижно, в надежде на блаженную и вечную жизнь.
Случившееся происшествие огорчало и беспокоило трибуна.
Эта девушка, этот прекрасный ребенок, трупы которых лежали перед ним, заслуживали лучшей участи, и он мог подвергнуться ответственности за их смерть, так как по закону ни один христианин не мог быть наказан за свою веру без судебного приговора 167 . Поэтому он велел отнести убитых в дом, в котором они жили, и пригрозил строгим наказанием каждому, кто войдет сегодня в христианский квартал.
167
В 124 г . Адриан запретил привлекать христиан к суду за их вероучение. Христианин мог быть привлечен только по обвинению в уголовном преступлении, причем ложный донос карался законом.
Нищий с криками шел впереди носилок с покойниками и завернул в дом своего брата, чтобы сообщить его жене, что хромая христианка Марфа, которая уходила ее дочерей до смерти, убита. Однако же его плохо поблагодарили за эту весть. Бедная женщина оплакивала Селену, как собственное дитя, и прокляла убийц.
Перед заходом солнца Адриан приехал в Безу, где нашел великолепный шатер, устроенный для приема его со свитой.
Ему ничего не сказали о несчастье, случившемся с его статуей, однако же он чувствовал себя встревоженным и нездоровым.