Империя страха
Шрифт:
— Он будет жить, а ранивший его человек умрет в лесу, я полагаю. Мкумкве не будут его искать.
Ноэл облегченно вздохнул, довольный этими словами.
Он взглянул на расплывавшиеся черты лица человека и спросил:
— Ты элеми?
Кантибх покачал головой.
— Айтигу, — сказал он. — Незаконченный. Я тот, кого вы называете вампиром. Приехал сюда, как ты, путешествуя, несколько столетий назад. Прибыл в город Мероэ страны Куш с послами моего народа, жившего в Персии. Я был образованным человеком, посетил Рим и Лондон, путешествовал с караваном через большую пустыню к Борну, где впервые услышал
Ноэл не совсем понял, что подразумевалось под словами “подобный тебе”, но не сомневался, что речь идет не о цвете кожи.
— Нашли? — повторил он.
Ему надо было сейчас говорить, он хотел представиться, но закашлялся и не мог остановить кашель.
Вампир положил прохладную руку ему на плечо, как бы желая остановить спазм.
— Ты очень болен, — сказал Кантибх. — Думаю, после отдыха тебе станет получше, но затем серебряная смерть лишит тебя чувств. Обещаю, что мы с тобой поговорим, но сейчас тебе лучше поспать. Я приду опять.
Ноэл кивнул, соглашаясь на уход Кантибха — если его согласие вообще требовалось.
Кантибх улыбнулся:
— Ты проголодаешься. Береника пришлет пищу, ты получишь свои вещи. Пришлет воду со слугами, и ты вымоешься, если сможешь. А я должен сейчас идти к Квинтусу.
Когда Кантибх ушел, прикрыв за собой дверь, Ноэл опять закрыл глаза. Он злился на себя из-за своей слабости, беспомощности. Он знал, что нужно задать тысячу вопросов, но понимал также, что должно пройти время, прежде чем он сможет возобновить свою миссию: понять, что такое Адамавара и сущность дыхания жизни.
Ноэл твердо решил жить, каким бы мучениям его ни подверг Шигиди. Если он не выстоит, все его жертвы будут напрасны, потому что он зашел слишком далеко, чтобы все усилия пропали впустую.
— Я — Ноэл Кордери, — прошептал он. — Сын Эдмунда Кордери.
2
Он заснул не сразу. Мог еще видеть чернокожих, — вероятно, мкумкве, хотя не раскрашенных, как воины, каких видел раньше, — принесших кувшины с водой в его комнату, льющих ее в ванну из полированного дерева. Он был слаб, но не спал, когда они подошли и подняли его, хотя почти не ощущал прикосновения их рук. Вода была теплой и благоухала. Слуги мыли его осторожно, мягко, с мылом — не жирным, расплывающимся, из сального дерева и дикой яблони, к которому он вынужденно привык, а плотным, благоухающим.
Когда его вымыли, на стол поставили хлеб, фрукты, но к столу не пригласили. Оставили понежиться в ванне и вернулись, чтобы вымыть его длинные прямые волосы. Одежду, сложенную у кровати, выстирали, развесили над подоконником сушиться в лучах полуденного солнца. Один из слуг принес бритву, намылил щеки и принялся сбривать густую бороду, отросшую с начала экспедиции.
Одежда быстро высохла, и слуги помогли Ноэлу надеть рубаху и брюки. Он мог сидеть за столом с достоинством, возможным
После этого рухнул на кровать не в состоянии пошевелить здоровой рукой или ногами. Долго лежал без движения. И когда вошел элеми с бритым черепом в красно-белом ожерелье, показывающим, что он Они-Шанго, Ноэл уже не знал, спит или нет. Он начал свое второе путешествие, такое же долгое и трудное, как и то, что привело его в Адамавару, но на этот раз дорога петляла по неизведанным лабиринтам его души.
Возможно, Они-Шанго дал лекарство или дотронулся жезлом в перьях, более добрым, чем тот, которым Эгунгун едва не убил его, Ноэл вспомнить не мог, но когда элеми пришел, он уже переступил порог своего опыта.
Всю свою жизнь Ноэл Кордери видел сны, но большей частью, как большинство людей, забывал их. Но в пору болезни все перевернулось. Путешествуя с Шигиди, он переживал все свои сны, которые толкались и требовали внимания как никогда раньше. Бодрствующее “я” было забыто, а спящее освободилось, завладело сознанием.
Казалось, все, что снилось раньше, возвращается, все, что проделывал в безопасном укрытии сна — свободное от Божьего суда и людского, спрятанное в тиши его тела, — подвергается двойной ноше изучения и осознания.
Вначале путешествие с Шигиди приняло форму длинного допроса, познания глубин души, в котором применялись все методы инквизиции.
Его бодрствующее “я” никогда не входило в пыточные камеры, находившиеся под лондонским Тауэром, хотя иногда улавливало отдаленное эхо криков. Но спящее “я” часто бродило в детстве по темным коридорам, взбудораженное любопытством и чарами, наблюдало людей князя за работой. Он позволял вздернуть себя на дыбу и со страхом ждал раскаленного железа. Теперь он опять висел на дыбе, наблюдал игру ярко-красного металла, танцующего в темноте, а замогильные голоса требовали выдачи тайн.
Странно, боли он не чувствовал, но осознавал обязанность делать вид, что мучается, показать страх и отчаяние палачам, скрыть свою нечувствительность к их трюкам.
Почему он должен притворяться умирающим? Этого Ноэл не мог сказать. Не знал, зачем ему разыгрывать роль человека, измученного и запуганного, не имеющего больше возможности лгать или скрывать; знал только, что должен делать это и оправдать перед собой неизбежность признаний. Возможно, они совсем не угрожали ему, но он сам хотел предать себя, стремясь сознаться и облегчить свою душу. Ему угрожали смертью снова и снова — в этом он был уверен. Была ли это его собственная извращенность? Или это безжалостное божество Шигиди, в чьем создании он вынужден пребывать? Ноэл не знал.
Не все было допросом и инквизицией: существовала Вселенная для изучения, настолько многообразное озарение, что смущало прежнее “я”, чья целостность была связана с бодрствованием. Его пробуждающееся “я” ничего не знало о шабаше вампиров и таинственной магии, при помощи которой творили себя вампиры, но его спящее “я” раскрыло эти тайные собрания и видело происходящее. Он видел Сатану за работой, чествуемого вампирами, наблюдающего их танцы, свое неестественное соитие с ними, рвущего их мясо, знающего, что все заживет. Теперь Ноэл мог делать такие визиты, когда хотел, и понимал увиденное.