Империя. Дилогия

Злотников Роман Валерьевич

Подобная ситуация не могла долго оставаться без последствий, и уже к середине мая первым звонком стала финансовая система. За одну неделю — с шестнадцатого по двадцать первое мая, несмотря на все усилия Центробанка, рубль упал, инфляция составила почти двенадцать процентов. И Лубынин понял, что если ничего не предпринять, то все, на что он так надеялся, пойдет псу под хвост, а самого Пашу ждет более чем печальный конец. Поэтому, после некоторого размышления, он велел подобрать кое-какие документы, видеозаписи, составить определенную справку и, когда президент в очередной раз позвонил ему и велел подготовить баньку в уже изрядно расстроившихся «Барсуках», напросился попариться вместе с Павлом Парфеновичем (в последнее

время у Паши и без того было достаточно желающих с ним попариться, так что Лубынин, к его собственному облегчению, был несколько отстранен от сего чуть ли не ежедневного ритуала).

Банька вышла славная. Вместе с президентом в этот раз парились его старый сослуживец, бывший начальник склада, а ныне полковник Дубак и парочка приглашенных им собутыльников, слегка ошалевших оттого, что они ухлестывают веником спину самому президенту России. Так что когда Паша, разомлевший и слегка поднакачавшийся свежайшим чешским пивом с нежнейшим вяленым лососем, сегодняшним утром доставленным самолетом от губернатора Приморья, Лубынин решил, что время пришло. Когда Паша, отдуваясь, с лоснящимся от пота лицом развалился на диване-качалке с палочкой столь понравившегося ему шашлычка, Трофим Алексеевич примостился рядышком, скромно потупил глазки и заговорил:

— Павел Парфенович, я крайне извиняюсь, но у нас возникли некие обстоятельства, которые требуют некоторого вашего вмешательства.

Паша, только что оторвавший зубами от шампура кусок хорошо прожаренной свинины, на мгновение замер с мясом в зубах, затем судорожным движением, почти не жуя, протолкнул мясо в глотку и недовольно поморщился:

— Ну чего еще?

Лубынин торопливо поджал губы, ликвидируя на корню чуть не появившуюся на них презрительную усмешку, которая была совершенно ни к чему. Его план был не особо тонок, но прост и надежен. И главное в его успешном осуществлении зависело от мастерства исполнения. Так что любая нечаянная гримаса могла испортить все дело. Паша в последнее время совсем отбился от рук, но пытаться сделать ему укорот было уже поздно. А никакие призывы и предостережения на него не действовали. Занятый своими делами, Трофим Алексеевич как-то упустил момент, когда вокруг нового президента образовалась этакая броня из прихлебал и лизоблюдов, столь высоко взвинтивших Пашино самомнение и уверенность в собственной непогрешимости, что теперь любые меры воздействия на Пашино сознание были абсолютно бесполезны. Кроме единственной. Пашу еще можно было напугать. Но этот испуг должен был быть достаточно сильным.

— Дело в том, Павел Парфенович, что, по данным социологических выборок и отчетам нашей аналитико-прогностической группы, в последнее время в социуме возникли и развиваются очень тревожные тенденции.

Эта фраза была некоторой местью со стороны Лубынина, поскольку, как он знал, при использовании такого большого количества специфических терминов понять, что же именно имеет в виду собеседник, президент Громовой был совершенно не в состоянии. Так и произошло. Паша с минуту сосредоточенно жевал шашлык, затем повернулся к Лубынину и брюзгливо спросил:

— Че случилось-то?

— Я и говорю, — позволил себе немного поерничать Трофим Алексеевич, — тенденции…

— Эт ты брось, — рявкнул президент, — ты толком говори, помер, что ль, кто? Дык давай эту, как его, телеграмму там с соболезнованиями, подпишу.

Лубынин печально вздохнул:

— Если бы все было так, Павел Парфенович, если бы так… К сожалению, у нас с вами появился серьезный враг.

— Чего-о? Кха-кха-а-ах! — Громовой опешил настолько, что чуть не подавился свининой: — Это кто это? Американцы, что ль?

Лубынин с трудом сдержался, чтобы не скорчить презрительную гримасу. Хотя после крушения СССР и Варшавского Договора прошло уже столько времени, главными врагами для Паши по-прежнему

оставались американцы. Впрочем, по здравом размышлении, он был не так уж и неправ… В конце концов, каждый блюдет свой интерес, а интересы России и США всегда имели гораздо больше точек противодействия, чем взаимодействия. Однако к их настоящим проблемам американцы не имели никакого отношения. Лубынин тихонько вздохнул: пожалуй, пора прекращать тешить свое самолюбие и приступать к делу.

— Нет, Павел Парфенович, дело обстоит несколько проще или… сложнее.

Громовому совсем не улыбалось после хорошей баньки да за таким славным столом забивать себе голову всякими государственными проблемами. Поэтому он набрал полную грудь воздуха и уже собрался было приказать, чтобы ему не надоедали сегодня с разной мутотенью, но Лубынин не дал ему этого сделать.

— Все дело в том, Павел Парфенович, что существует некто, кто хочет лишить вас должности президента Российской Федерации…

На следующее утро Лубынин возвращался в Москву в прекрасном настроении. Все удалось. Паша перепугался до колик. Он не очень-то понял, о чем ему толковал Трофим Алексеевич, а все эти выкладки, графики и диаграммы, которые Лубынин выкладывал перед ним на стол, вообще были для него темным лесом, но глава администрации президента знал, что делал. Как любой малообразованный человек, Паша, относясь ко всем «учёным» с некой долей презрения, тем не менее испытывал необъяснимый трепет перед всякими научными выкладками и заумными бумажками. Все эти бумаги в его глазах придавали достоверность любой ахинее. Поэтому, когда собеседник начинал сыпать научными терминами, Паша совершенно терялся. Но главной удачей Лубынина оказалась предложенная Паше личность главного врага.

Стоило Громовому узнать, КТО это собирается лишить его столь лакомой должности, как его любимый свиной шашлык встал у него поперек горла. Трофим Алексеевич даже не ожидал, что столь редкостный тупица, как Паша Громовой, действительно сможет оценить всю опасность, исходящую от этого человека, но оказалось, что она была ясна даже таким тупицам. Он и сам, сразу после выборов, попытался прощупать настроение этого человека, опасаясь, что в случае его активного противодействия ему не удастся осуществить большую часть своих планов, но, слава богу, оказалось, что тот, похоже, решил ограничиться только одним-единственным предостережением. А затем просто замкнулся, никак не реагируя на попытки тех или иных противников президента (а вернее, его главы администрации) втянуть себя в противодействие их делишкам. Впрочем, для Лубынина главным было то, что его комбинация удалась на все сто процентов. Теперь Паша опять должен был стать таким же шелковым, как и во время предвыборной кампании. Пусть даже и на время.

Мягко покачиваясь на заднем сиденье автомобиля, который только по месту окончательной сборки мог носить имя «ГАЗ» (поскольку большинство составляющих его деталей носило клеймо одного из немецких автопроизводителей), Трофим Алексеевич, находившийся в самом радужном настроении, позволил себе слегка придремать. Разговор вчера закончился около трех часов ночи, причем последний час Лубынину пришлось отойти от своей диспозиции и, наоборот, успокаивать перепуганного президента, заверяя его, что не все так плохо и у него, Лубынина, есть кое-какие рычаги, чтобы удержать ситуацию под контролем. А с утра Громовой потащил его на охоту, как будто опасался даже на несколько часов остаться без лубынинской защиты. И это Пашино ощущение оказалось столь сильным, что уже после этого дурацкого лазанья по мокрому после ночного дождя лесу Трофиму Алексеевичу пришлось почти час уговаривать Громового отпустить его таки в Москву, с трудом вдолбив в башку перепуганного президента, что, сидючи в глухих калужских лесах, Лубынин не сможет ничего предпринять для противодействия столь серьезной угрозе.