Империя. Дилогия
Шрифт:
— Да пошел ты…
Парень окинул начальника цеха задумчивым взглядом и спокойно произнес:
— Что ж, в таком случае решение этого вопроса уже выходит за уровень моей компетенции, — повернулся и так же спокойно покинул цех.
Начальник цеха проводил его тяжелым взглядом (перед оформлением контракта его под роспись ознакомили с целой кипой документов, одним из которых и было как раз положение о «Менеджерах по организации производства», согласно которому этим самым менеджерам давались огромные права; впрочем, с этим документом был ознакомлен каждый) и повернулся к Данилкину. Тот сидел притихший.
— Еще раз придешь с запахом — уволю. — Он повернулся, собравшись идти к своему кабинету. На душе было муторно, но особых проблем он не предвидел. Из-за одного выпившего мужика останавливать работу целого завода… до такого
Но попасть в кабинет ему было не суждено. У дальнего пролета звонко застучали женские каблучки. Начальник цеха повернулся и… опешил. По цеху стремительно шла директорша.
Подойдя, она с интересом посмотрела на съежившегося Данилкина, потом перевела взгляд на начальника цеха.
— Пожалуйста, соберите рабочих.
Через пять минут сто сорок человек окружили ее плотным кольцом. Директорша вскинула руку, призывая всех к молчанию, а затем мягко заговорила:
— Господа, все мы совершаем ошибки. Вы совершили ошибку, когда решили, что пьяный на соседнем рабочем месте — это не ваша проблема, начальник цеха — когда не понял, до какой степени его цех погряз в подобных проблемах, ибо я не верю, что сегодняшний случай первый или что все ограничивается только выпивкой, а я… когда приняла вас на работу. — Она на мгновение прервала свою речь, прежде чем заговорить снова все тем же мягким тоном: — Однако у меня, в отличие от вас, еще есть шанс исправить эту ошибку. — Тут директорша повернулась и негромко приказала: — Всеволод Пантелеевич (как за ее левым плечом появился зам. по кадрам, из местных, нормальный мужик, в прежние времена руководивший производственным отделом, никто и не заметил), подготовьте приказ. Цех номер семнадцать — с завтрашнего числа расформирован. Все работавшие в этом цехе — уволены. А поскольку завод без продукции этого цеха работать не может, с завтрашнего дня для всех производственных цехов — оплачиваемый дополнительный отпуск. До тех пор, пока мы не сформируем новые штаты этого цеха.
Народ несколько мгновений переваривал ее слова, а затем взорвался возмущенными воплями:
— За что?!
— Произвол!!
— Мы будем жаловаться… прокурору! И в Москву!
— Чего она из себя корчит?
— Да мы забастовку!
— Да весь завод поднимется!
Директорша несколько минут молча слушала этот возмущенный вой, затем вскинула руку. Все замолчали.
— Господа, я слышала тут призывы к забастовке. Что ж, согласно международной конвенции о труде — ваше право. Но должна вас предупредить, что, если хотя бы один человек на всем заводе присоединится к вашей забастовке, я отдам приказ немедленно остановить производство и мы покинем город.
Крики оборвались. Все понимали, ЧТО означает это заявление. А директорша покачала головой и тихо произнесла:
— Вы, как я вижу, не поняли, что в том, о чем я говорила тогда на митинге, не было ни слова преувеличения. У других есть шанс научиться на вашей ошибке. Если они откажутся от этого шанса, то никто — ни я, ни Император, ни Господь Бог не дадут им второго. — Она круто повернулась и, звонко стуча каблучками, покинула цех.
2
Сегодня решили оттянуться по полной. Денег не было (ну не считать же деньгами ту мелочь, которую предки, как обычно, дали Баблу, ее только и хватило, что на пузырь и пять бутылок пива), так что оттягиваться решили в отруб. Сначала была идея прошвырнуться по скверам у ВВЦ (который все по-прежнему звали, как в старые времена, ВДНХ), но после девяти там было не так-то много народу, зато довольно много собачников. А собачники народ сплоченный, друг друга знают, так что если и прижмешь какую-нибудь фифу с болонкой, тут же откуда ни возьмись налетят придурки с овчарками и боксерами и сломают весь кайф. Так что после обсуждения было решено ехать в центр, на Бульварное кольцо.
Из метро выбрались на Китай-городе. Гроб еще на эскалаторе отмочил свою фирменную примочку: зубами сорвал крышку с бутылки пива, сделал большой глоток и рыгнул прямо в нос симпатичной соседке по эскалатору. Та испуганно отшатнулась, и все легли Вечерок обещал быть классным…
Бутылку «Гжелки» уговорили тут же, сразу за павильоном, а затем двинулись по бульвару, отмякая пивком и слушая разглагольствования Бабла по поводу
— Заткнись.
Все оттянулись слегка назад, поскольку Гроб, коли начал массировать кулаки, то быстро уже не остановится. Так что если в самое ближайшее время на горизонте не появится какой-нибудь нацмен, отвечать за плохое настроение Гроба придется Баблу. Бабл все это знал и сам, поэтому закрутил головой и истошно завопил:
— Смотри, Гроб, желтожопый!
Гроб, уже занесший свой лапоть пятьдесят последнего размера, чтобы отвесить Баблу здоровенного пендаля, замер и медленно повернул голову. Все уставились в ту же сторону. Бабл был прав. Впереди по аллее неспешно прогуливалась парочка — высокая, длинноногая, белокурая девчонка в мини-юбочке и рядом с ней щуплый парень, возраст которого из-за дано восточного происхождения определить было затруднительно. Гроб обрадовано взвыл — такое сочетание было как раз по его вкусу (впрочем, больше он любил, когда попадались белые бабы с неграми) — и рванул вперед. Стая с улюлюканьем помчалась следом за ним. Не отреагировать на такой топот преследуемые не могли. Девушка обернулась, заметила летящих на них парней и судорожно вцепилась в руку своего низкорослого кавалера. Тот остановился и как-то подчеркнуто неторопливо обернулся. Гроб занес кулак, чтобы с налета звездануть этому желтожопому по его наглому хайлу, но… неожиданно промазал. Мчавшийся сразу за Гробом Баклан попытался исправить эту промашку, наддав желтому уроду пендаля, но его щегольской берц тоже пролетел мимо, отчего Баклан едва не навернулся. Тут налетели и все остальные. Сразу бить они не стали, а просто окружили жертвы плотным кольцом. Право первого удара как всегда принадлежало лидерам или тем, кому они дозволят, а их промахи со стороны выглядели как нелепая, но совершенно ничего не значащая случайность. Впрочем, во всей сцене была еще одна непонятка — девушка-то отреагировала совершенно привычно, испуганно сверкая глазенками и вцепившись в своего кавалера, а вот сам желтожопый (наверное, китаец или кореец) отчего-то являл собой образец абсолютного и даже, можно сказать, демонстративного спокойствия.
Тут вперед вывернулся Бабл (он всегда лез вперед, если надо было потрепать языком, но, когда нужно было поработать кулаками, отчего-то всегда оказывался сзади).
— Ну ты, желтожопый, ты чего это с нашими бабами гуляешь?
Все замерли, как будто от ответа этого желтожопого что-то зависело, но тот все так же спокойно и как-то мягко и добродушно улыбнулся. Этого Гроб, вновь протолкавшийся в первые ряды, уже выдержать не мог. Он взревел и со всего маха засветил этому уроду по морде… вернее, попытался. Что сделал этот желтожопый, никто не заметил, но только вдруг раздался какой-то странный сухой треск, и Гроб, отчаянно визжа, рухнул на землю. Стая ошалела. Гроб лежал на земле и выл, а его левая голень была вывернута из сустава и торчала под невероятным углом.
— Вам нравится делать больно (голос по-прежнему был совершенно спокоен)? Вот как…
Желтожопый… (о черт, всем как-то сразу расхотелось называть его так даже в мыслях) шагнул вперед и наступил на вывернутую ногу Гроба, тот снова завизжал, да так, что тучи ворон, оккупировавших верхушки деревьев, со страшным гамом взметнулись в воздух. А жел… парень или, вернее, мужчина (когда они разглядели его вот так, вплотную, всем стало ясно, что, принимая его за студента, они несколько обманулись с возрастом) слегка пошевелил ногой, отчего Гроб вновь взвыл на два тона выше и на пяток децибел громче. Несколько мгновений кореец поигрывал ступней, как бы регулируя громкость воплей, а затем убрал ногу. За редким частоколом деревьев все так же пролетали машины, над головами носились суматошные вороны, но всем показалось, что в скверике наступила оглушительная тишина. Мужчина обвел всех каким-то спокойно-равнодушным взглядом, а затем так же негромко проговорил: