Импровизация на тему любви

Воло Фабио

Кстати, события могут развиваться и по-другому. Допустим, твоя подруга ошиблась и раньше ты не обращал внимания на девушку, к которой тебя приревновали. Но теперь, после всех заданных и незаданных вопросов, ты начинаешь видеть свою знакомую уже в новом свете и понимаешь, что она тебе нравится. Женщины даже предвосхищают твои вкусы, вот как!

— Сильвия, сегодня утром я получил три сообщения: одно от тебя, другое от Зануданте и третье… угадай, от кого? От Камиллы!

— Какой же ты болван, Джакомо! Опять тратишь на нее время! Если ты снова с ней свяжешься, я тебя растопчу.

— Да нет, не бойся.

Камилла написала:

«Привет, это я. Можешь позвонить мне?»

Что ей от меня нужно? Я не переставал думать об этом.

Мы с Камиллой расстались по очень простой причине:

я догадался, что она мне изменяет. Та ночь, когда я укрепился в своих подозрениях, до сих пор стоит перед глазами, словно была вчера. Я помню Лицо Камиллы, ее жеста, ее голос, когда, она просила меня: «Подожди, я тебе все объясню». Перед этим она сказала мне, что встречается с подругой, но меня насторожили какие-то странные нотки в ее голосе. Я понятия не имел, куда они собирались пойти, и поэтому, поддавшись предчувствиям, ждал Камиллу возле ее дома. Сидя в машине, я чувствовал себя довольно-таки глупо, если уместно такое сравнение — как полицейский из американского фильма, поджидающий свою жертву в засаде.

Около половины второго Камилла приехала, и не одна. Никакой подруги рядом с ней не было. «Подругой» оказался мой товарищ Андреа. Старый друг времен детских считалок… Мне не больно было, свиное твое рыло, не побить тебе меня, гадкая змея. Хочешь спать, полезай к бабке в кровать, хочешь нить, иди к попам просить, хочешь есть, полижи собачью шерсть. А кто это говорит, на себя пусть последит… Нас с ним все эти годы связывала уйма забавных детских воспоминаний.

Андреа остановил машину, они поцеловались, и Камилла вышла из нее. Я тоже вышел. Мой старый приятель заметил меня и тут же смылся, наверное, решив, что в темноте я его не узнал. Что же касается моей девушки… Она обернулась и с гримасой, которую я иногда не забуду, сказала:

— А, привет… Ты что здесь делаешь?

Я всегда думал: если узнаю об измене, дело кончится кровью. Побью и ее, и его. Но в тот вечер я стоял перед Камиллой у ее дома и даже не мог подобрать нужных слов, только лишь повторял:

— Почему? Почему? Почему?

Потом я зарыдал и ушел, плюнув на все попытки Камиллы объясниться со мной. Я не хотел ее больше видеть. Я четко следовал правилам, которые соблюдают пары, вынужденные расстаться, но продолжающие жить в одном городе. Как поется в песне Баттисти, я старался «забыть о тех местах, которые мы знали, и не ходить туда, куда приходишь ты». Все вещи Камиллы, копившиеся в моем доме, были отравлены на помойку — потому что всякий раз, когда я смотрел на них, я начинал страдать. Кофточки, шарфы, шляпки — я все выкинул. Я старался не слушать музыку, которую мы слушали вместе. Я даже сменил одеколон, потому что тот, которым я пользовался ранее, был куплен в впервые дни нашего знакомства. Единственное правило, которое я так и не сумел применить на деле, было «клин клином вышибают». По крайней мере, сразу после нашего разрыва.

Камилла поставила мне шах и мах. Я не мог больше обладать ею, но и никакой другой женщины я не хотел, потому что вбил себе в голову, что Камилла была для меня женщиной на все времена. Мне казалось, что я знаю ее лучше всех. Но скорее я знал ее привычки, а не то, чем она жила. Привычки могут перемениться, но тогда она спала исключительно на правой стороне кровати. Где бы мы ни были — у нее дома, у меня дома, в гостинице, когда мы уезжали на каникулы. Камилла всегда ходила только по правую руку от своего спутника. Я не припомню, чтобы она шла слева от меня. По утрам, за завтраком, она съедала только четное число крекеров. В вагоне она садилась по ходу поезда, если эти места были заняты, то она предпочитала ехать стоя.

Общаясь с Камиллой, я впервые понял, что мужчины и женщины по-разному понимают наготу. Например, если они решили лечь в постель обнаженными, то мужчина ложится действительно голым, а женщина в трусиках. А иногда даже в трусиках и бюстгальтере. Для мужчины быть голым — значит быть полностьюголым: в трусах ты не голый; а для женщины быть голой — значит быть в трусиках.

Еще помню, что ей нравилось выдавливать у меня на коже прыщики и угри. И не только на лице, но прежде всего на спине. Иногда она это делала без предупреждения.

— Ой! Ты

что?! — вскрикивал я.

— Извини, знаю, что больно, но он был такой большой… я не смогла удержаться!

Вначале я не думал, что наши отношения затянутся надолго. Камилла была одной из тех девушек, которые всегда крутились в нашей компании. Однажды, скрывшись от друзей, мы начали с ней целоваться. Наша близость началась втайне от остальных. Как-то вечером, проведя весь день вдвоем, мы должны были всей оравой пойти в пиццерию. За столом мы переглядывались, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Наконец, незаметно для остальных, я передал ей записку, в которой написал одно только слово: smack [1] . Я не мог поцеловать ее на глазах у всех.

1

Smack (англ) — вкус, запах, аромат.

Камилла мне нравилась, однако препятствием для развития наших отношений было то, что я знал ее целую вечность, и это заставляло меня относиться к нашим встречам как к легкой интрижке, к тому же через месяц у меня появилась еще одна подружка. Но какие-то пустяшные эпизоды, произошедшие как раз в это время, заставили меня понять, как сильно на самом деле я привязан к Камилле. Однажды мои друзья, ничего не знавшие о наших с ней отношениях, начали перебирать позы, в которых они готовы были ее трахнуть. Внезапно я почувствовал, что мне этот треп неприятен, и я поспешил уйти. В другой раз мы все были в большой компании, и она тоже была среди нас. Лючано спросил, как у меня идут дела с девушкой ну, с той, другой. Я начал от нее открещиваться, и ребята подняли меня на смех. Но самый удивительный поступок совершила Камилла — поступок, который дал мне понять, что нас с ней связывают серьезные чувства. В тот вечер она лишь опустила глаза, а потом как ни в чем не бывало заговорила с соседями по столу. Зато на другой день она позвонила той девушке и сказала: «Если ты влюбилась, поступай как знаешь, а если это не так, то оставь его мне. Пока». И после этого повесила трубку. Мне ее поступок понравился. Даже не знаю почему. После этой истории мы с ней обручились. И не стали скрывать этого.

А спустя еще какое-то время я окончательно влюбился. Было немножко странно, что человек, которого я знал утке многие годы, вдруг стал вызывать во мне такие глубокие чувства. Как-то вечером я почти сжег мотор машины, потому что, сидя за рулем, держал ее за руку: это было настолько прекрасно, что я не мог отпустить ее руку, чтобы поменять передачу, и долго ехал, на второй скорости.

Когда я узнал об измене, я, как в детстве, предпочел спрятаться от жизни, и моим убежищем стало литературное творчество. Я хотел придумать, вообразить иной мир, в котором главный герой творит добро. Мой герой был необыкновенным человеком, он старался всем помогать и в итоге приносить людям счастье. Я писал, писал и писал. Творчество стало для меня ширмой, отгораживающей от реальности. Прошлое осталось в прошлом, а теперь, благодаря творчеству, я словно пересел в машину времени, которая несла меня к совершенному обществу, в котором царило благоденствие. Я писал в надежде исправить окружающий мир, подтянуть его под свои мерки. Листы в тетради были так густо испещрены словами, что, когда я переворачивал страницу, бумага, казалось, начинала хрустеть.

В детстве я тоже любил придумывать всякие истории, в которых главный герой, то есть я, обладал сверхъестественными способностями. Иногда я даже начинал думать, что и на самом деле обладаю ими. Однажды по телевизору я видел человека, который силой мысли мог сгибать ложки. Я целый час просидел, сверля ложку взглядом. Под конец мне могло казаться, что она пусть чуть-чуть, но все-таки согнулась. На самом же деле это я сам сгибался от усталости.

Сочинительство стало для меня спасением. Помогло и чтение. Мне случалось (да и сейчас такое иногда происходит) испытывать приступы патологического литературного голода, во время которого я хватаюсь за несколько книг одновременно. Не дочитав одну книгу, я начинаю читать другую, потому что меня мучает жажда новизны. Однажды я читал сразу три книги. Или четыре?