Имя мне – Красный
Шрифт:
Рисунок мастер Осман оставил себе, а записку – какой же я болван, не понял сразу, что она от Шекюре! – протянул мне.
Кара, господин мой! Я попросила Эстер порасспрашивать Кальбийе, вдову покойного Зарифа-эфенди. Та показала Эстер листок с рисунком, который я сейчас посылаю тебе. Я сама пошла к Кальбийе, долго просила ее, умоляла, и в конце концов она согласилась отдать мне этот рисунок. Надеюсь, он пригодится. Его нашли в кармане несчастного Зарифа-эфенди, когда тело вытащили из колодца. Кальбийе клянется, что никто никогда не просил ее покойного мужа рисовать лошадей. Кто же тогда их нарисовал? Стражники обыскали дом. Мне кажется, что дело срочное, поэтому посылаю рисунок с ними.
Последние три слова я перечел несколько раз, глядя на них с таким восхищением, словно это были три дивные красные розы, распустившиеся в чудесном саду. Потом я перевел взгляд на рисунок, который мастер Осман изучал под увеличительным стеклом. Хотя чернила сильно расплылись, я сразу понял, что это такое: лошади, нарисованные одним движением, как делали старые мастера, чтобы набить руку.
Молча прочитав письмо Шекюре, мастер Осман спросил:
– Кто сделал этот рисунок? – И сам себе ответил: – Конечно, тот самый художник, который нарисовал коня для покойного Эниште.
В самом ли деле он был в этом уверен? И потом, мы не смогли точно определить, кто нарисовал коня для книги Эниште. Отыскав среди девяти рисунков нужный, мы снова стали внимательно его разглядывать.
Это был гнедой конь, такой красивый, что невозможно насмотреться. Впрочем, так ли уж я прав, употребляя это выражение? У меня было полным-полно времени, чтобы вдоволь насладиться этим рисунком – сначала вместе с Эниште, потом в одиночку, – но я никогда не задерживался на нем надолго. Да, это был красивый конь, но самый обыкновенный, такой обыкновенный, что мы даже не смогли понять, кто его нарисовал. Масти он был не темной, а светло-гнедой, каштановой с еле заметным красноватым оттенком. Точно таких же коней я несчетное число раз видел на книжных страницах, так что не оставалось никаких сомнений: художник сделал рисунок не задумываясь, по памяти.
Таким этот конь был для нас прежде, до того, как мы узнали, что в нем заключена тайна. Теперь же я видел в нем могучую красоту: она пробуждала в душе желание жить полной до краев жизнью и познавать мир. «Кто тот дивный художник, что нарисовал коня таким, каким его видит Аллах?» – спрашивал я сам себя, словно на миг забыв, что этот самый художник и есть гнусный убийца. Конь был словно живой, но в то же время я знал, что это рисунок, и оттого во мне рождалось ощущение единства и безупречности.
Мы стали сравнивать коня из книги Эниште с расплывшимися от влаги конями на листке, присланном Шекюре, и сразу поняли, что их нарисовала одна рука. Позы гордых, сильных, грациозных животных говорили не о движении, а о покое. Я почувствовал, что скакун из книги Эниште вызывает у меня восторг.
– Этот конь настолько красив, – сказал я, – что самому хочется немедленно взять лист бумаги и нарисовать такого же, а потом еще что-нибудь, и еще, и еще.
– Самая лучшая похвала художнику – сказать, что его работы вызывают желание взяться за кисть, – ответил мастер Осман. – Однако сейчас нас должно занимать не мастерство негодяя, а кто он такой. Говорил ли покойный Эниште-эфенди, к какой истории относится этот рисунок?
– Нет, не говорил. По его словам, это просто один из коней, которые обитают во всех землях, находящихся под властью нашего могущественного султана. Этот конь красив, ибо принадлежит Османам; он должен показать венецианскому дожу богатство принадлежащих султану стран. Однако, с другой стороны, он должен быть ближе к жизни, чем конь, которого видит Аллах: это конь, живущий в Стамбуле, мы знаем, где его конюшня, какая на нем упряжь. Увидев, что мы теперь рисуем как европейцы, венецианский дож подумает, будто мы и впрямь стали больше на них походить, а это должно пробудить в нем желание признать могущество и принять дружбу повелителя Османов. Ибо когда человек начинает рисовать
Я так много говорил об этом рисунке, что он начал представляться мне еще более притягательным и ценным. Рот у коня слегка приоткрыт, между зубами виднеется язык. Глаза блестят. Ноги сильные и изящные. В чем заключена волшебная сила этого рисунка – в нем самом или в том, что было о нем сказано? Мастер Осман медленно водил увеличительным стеклом по странице.
– Что хочет сказать этот конь? – спросил я, поддавшись искреннему порыву. – Зачем он существует? Откуда взялся? Что собой представляет? Почему он так волнует меня?
– Султан, шах или паша, покровитель книжного искусства, находит сделанные для его книг рисунки красивыми потому, что они свидетельствуют о его силе, могуществе и богатстве, ибо на них потрачено много позолоты и труда искусных художников, – проговорил мастер Осман. – Стало быть, красота рисунка важна потому, что доказывает: мастерство художника – явление столь же редкое и ценное, как золото, которым украшают рисунки. Прочие же люди, листая страницы и обнаружив, скажем, изображение лошади, находят его красивым потому, что оно похоже и на настоящую лошадь, и на совершенную, на ту, которую мыслит Аллах. Возникающее при взгляде на рисунок чувство подлинности они объясняют мастерством художника. Для нас же красота рисунка заключается в первую очередь в наполненности его смыслом и в тонких оттенках этого смысла. Когда мы узнали, что рисунок сделан рукой убийцы, что в нем кроется знак шайтана, мы, конечно, обнаружили в нем больше смысла, чем поначалу. Кроме того, мы находим красивым не только рисунок, но и самого коня, изображенного на нем. Мы смотрим на изображение не как на рисунок, а как на настоящего коня.
– И как бы вы описали этого настоящего коня?
– Он явно не мелкой породы. Шея длинная и изогнутая – значит, конь не вьючный, а скаковой; спина ровная – стало быть, хорош для дальней дороги. Изящные линии ног намекают на то, что перед нами конь быстрый и проворный, как арабский скакун; но это не арабский скакун, ибо тело у него слишком длинное и крупное. Я думаю, этот конь из тех, о которых Фадлан, ученый из Бухары, говорит в своем труде «Байтарнаме» [97] : «Если на пути ему встретится река, он, не колеблясь, бесстрашно прыгнет в нее и переплывет». Фуйузи, наш придворный конский лекарь, так замечательно перевел эту книгу, что я запомнил ее едва ли не наизусть. Фадлан говорит о лошадях прекрасные слова, которые замечательно подходят и к нашему гнедому жеребцу: у хорошего коня красивая морда, глаза как у газели, уши похожи на листья камыша и широко расставлены, зубы мелкие, лоб выпуклый, брови тонкие, рост высокий, грива длинная, нос маленький, спина плоская, грудь мощная, крестец широкий. Он горделив и изящен и на ходу словно бы кланяется поочередно в обе стороны.
97
«Книга конского лекаря» (тур.).
– Будто про нашего гнедого сказано, – произнес я, восхищенно глядя на рисунок.
– Что это за конь, мы уже поняли, – смущенно улыбнулся мастер Осман. – Увы, это никак не поможет нам установить, кто его изобразил. Известно, что ни один здравомыслящий художник не станет рисовать, глядя на живого коня. Мои художники, понятное дело, рисуют коней по памяти, одним быстрым движением. Доказательством этому служит то, что большинство из них начинает рисовать с кончика копыта.
– А разве с ног начинают не для того, чтобы лошадь как следует стояла на земле? – нерешительно, словно извиняясь, спросил я.