Имяхранитель
Шрифт:
– У меня между лопаток свербит, – простонала Пальма. – Держи меня крепче!
Иван усмехнулся и так сдавил пальцы женщины, что та еле сдержала крик.
– Ты мне чуть пальцы не раздавил! – прошипела Палома за ближайшим углом, яростно встряхивая кистью.
– А ты чуть не определила нас на каторгу, – парировал Иван.
– Так ты берешься за дело?
– Ты все для этого сделала. Даже охранку привела на хвостике. Проявляя чудеса благородства, вырываю красавицу из лап хищника, и для чего же? Чтобы самому попасть под удар!
– Вот и чудненько! – Палома приподнялась на носки, прильнула к Ивану всем телом. Он почувствовал, как
– Что это?
– Деньги! У тебя будут расходы.
– Ох, чую, по деньгам и хлопоты, – сказал имяхранитель, взвесив на ладони толстую пачку «василиев».
– Ты никогда не искал легких путей.
– Да ну? А впрочем, тебе лучше знать. Слушай внимательно. На той стороне переулка, через дорогу есть сапожная мастерская, видишь?
– Вижу.
– Подождешь там, пока раздобуду экипаж. Случайно в мастерскую никто не заходит, очень уж там воняет.
– Воняет?
– Очень специфично – кожей, клеем и ваксой. Ты зайдешь туда отремонтировать обувь. Каблук сломался.
– Но у меня…
– Да нет, уже сломался. – Иван присел и одним движением сломал каблук на туфельке Паломы.
– Топай.
На правах бывшего, но очень близкого друга имяхранитель ладонью придал заговорщице импульс чуть пониже спины. Усмехнулся, глядя, как ревнительница светлого будущего Пераса, прихрамывая, засеменила через дорогу. Искоса огляделся и скорым шагом ушел вверх по переулку…
– А девушка уже ушла, – сообщил мастеровой, отставляя в сторону дратву. – Грустная такая девушка, печальная. Дождалась кавалера и ушла.
– Кавалера? – Ивана аж перекосило.
– Ага. – Сапожник испуганно отпрянул от здоровяка со злыми серыми глазами. – Тот и не входил даже. Едва глянул на нее с порога, она и вышла. Вздохнула – тяжело так, печально – и вышла. Я только-только с каблучком ее работать закончил.
Иван бросил сапожнику монету и стремительно вышел.
Резиденция басилевса представляла собой величественный архитектурный комплекс, облицованный белым мрамором, с «юбкой» из розового гранита в человеческий рост. Хотя Иван, по некотором размышлении, сентенцию про «величественный архитектурный комплекс» из путеводителя по Пантеонии изъял бы. Гораздо больше творению Пьетро Айни подходил эпитет «воздушный». И тем воздушнее и невесомее казался дворцовый ансамбль, чем мрачнее становилось небо над головами зевак (непогода на Перасе – явление хоть и обыденное, однако не столь уж частое). Пирамидальной формы дворец вознесся над парковой площадью всего двумя уступами. Нижний, как верно отмечалось в путеводителе, был облицован гранитом и мрамором, а вот верхний, меньший по площади, был сооружен из толстого поляризационного стекла. Обозревать окрестности изнутри стекло не мешало, зато любопытным и праздным взорам извне ставило непреодолимый заслон.
Иван третий день наблюдал за дворцом, подмечая детали, большинству любопытных ненужные и бесполезные. Периметр дворца он вымерил шагами не один раз. Пересчитал все ворота, двери и калитки. Составил подробнейшее расписание доставки в резиденцию корреспонденции, продуктов и предметов первой необходимости, которые, учитывая нужды огромного штата, привозили грузовиками.
Высочайшим указом «для открытого посещения дворцовых покоев с целью услаждения взоров страждущих произведениями
– Все нити этой темной истории тянутся из дворца и туда же прячутся, – бормотал Иван своему отражению в зеркале, бреясь.
В свою квартиру он так и не вернулся. Уехал в Пантеонию, снял номер в отеле поближе к дворцу. Играть беззаботного туриста оказалось легко. Каждое утро имяхранитель надевал на лицо маску восторженного островитянина, обремененного избытком времени и денег. Перешучиваясь с горничной, коридорным и швейцаром, выходил из отеля. По возвращении вечером говорливый постоялец буквально лопался от впечатлений. Давясь от избытка чувств, выплескивал восторг на окружающих. Дворец императора – что-то невероятное! Картинная галерея – приеду на остров и тоже заведу! Фонтаны – а у нас только море, море, море…
В номере восторг сдирался, будто корка грязи. Имперская сумятица представлялась ему теперь то невидимой паутиной, то огромной событийной воронкой. Из центра мощно тянуло сквозняком, зацепляя всех без разбора. «Пауком» или «глазом тайфуна» представлялся Ивану безликий заговорщик в мундире генерал-адъютанта охранки с аксельбантами и эполетами.
– Во дворец – так во дворец! – буркнул Иван отражению, ожесточенно трущему зубы щеткой, прополоскал рот, умылся, вытерся и покинул туалетную комнату. Достал бумагу, карандаш и засел за писанину.
– Семь тридцать – подвозят почту. – Вертикальную черту, поделенную на двадцать четыре отрезка, Иван заполнял на бумаге значками, понятными ему одному. – Раз в три дня грузовик привозит канцелярские принадлежности – писчую бумагу, корректоры, папки, чернила. В пять утра через южные ворота на задний двор въезжают машины зеленщика, бакалейщика и мясника. В одиннадцать утра и в пять вечера дворец покидают четыре курьерских автомобиля. По одному в финансовую канцелярию, правительство, канцелярию охранного ведомства и его императорского величества собственную канцелярию. В пять утра и три часа дня во дворец въезжают мусоровозы, забирают полные контейнеры и оставляют пустые. Также постоянными пропусками на территорию дворца и во внутренние покои обладают приходящий брадобрей и садовник. Повар, коридорные и горничные никуда из дворца не выходят и живут во флигеле для обслуги. Впрочем, мало кого охраняют столь же истово, как императорского повара. «Повар императора – вне подозрений».
Отрезков, не заполненных четким убористым почерком Ивана, совсем не оставалось, лишь между двенадцатью и тринадцатью часами во дворце наблюдалось некоторое затишье.
– Врач басилевса также не выходит за пределы дворцовой территории. За доставку медикаментов извне отвечает личная канцелярия Василия вкупе с охранкой. – Иван, поджав губы, обозрел результат трехдневного труда. – Неужели зазоры отсутствуют? Что еще не учтено?
Какой-то намек на догадку бился в ритме пульса в самой глубине мозга. Там, где рождаются гениальные прозрения. Бился и просился на язык. Его не нужно было ловить – всего лишь позволить прозвучать.