Имяхранитель
Шрифт:
– Буква закона слепа! – отмахнулась Палома.
– А дух закона – глух! – отчеканил тонкогубый. – Еще раз повторяю: услышьте, наконец, что вам говорят! Позвольте ребенку хотя бы достичь совершеннолетия. Кстати, где вы его прячете?
– Так я и призналась!
– Спросил только для порядка. – Лаон понимающе кивнул. – Знал, что не скажете. – Он устало потер лоб. – Вы свободны, эвисса Палома.
– Что? Свободна?
– Абсолютно. Формальных признаков заговора в вашем деле не находится. Для этого по уголовному уложению нужно как минимум двое заговорщиков. За вами, сколько бы вы не утверждали
– А…
– Нет, обломка-имяхрантеля не считаем, если вы об этом хотели спросить. Сейчас вас подбросят до города. Ради всего святого, сделайте так, чтобы некую Палому Уэва и шестилетнего Анатолия Ромаса долго искали и не нашли. Ко двору вернетесь, когда все утихнет. Ну что, уговорил?
Палома кивнула. Кивок этот можно было расценить как угодно, Лаон расценил его по-своему. Гримаса агента охранки на этот счет читалась достаточно прозрачно. Едва Палома вышла вслед за форейтором, Лаон склонился над линзой, стоявшей на столе, коснулся главной тильды и проговорил:
– Уехали. Глаз не спускать.
Темными складскими коридорами Иван выбрался к месту, где соединялись два корпуса – императорский и кухонный. Замер у стены, вгляделся в освещенный соединительный пандус. Как водится, у входа в карауле стояли двое стражников. Что-то подсказывало имяхранителю – ждать удобного случая, как это было в картинной галерее, бессмысленно. Гвардейцы с места не сдвинутся, пока не прибудет смена. Кроме того, этот пост наверняка не единственный.
– Зато теперь я спокоен за басилевса, – мрачно буркнул Иван, вжавшись в стену. – Монарший сон в надежных руках. Народ Пераса может не тревожиться на этот счет.
Нужно было искать другой путь. Подолгу замирая в тени, Иван вернулся в складской коридор. Прикусив губу, обозрел пол, стены, потолок, после чего усмехнулся и вернулся на лестницу. Там, вновь достав люминофор, заглянул в темный провал, насколько позволял призрачный синеватый свет, и ступенька за ступенькой, прислушиваясь к тишине, начал спуск. Четырьмя пролетами ниже, уже заведомо под уровнем земли обнаружился еле-еле освещаемый тусклым газовым рожком пыльный коридорчик. Он очень кстати уходил как раз под императорский корпус. Имяхранитель довольно хмыкнул, спрятал люминофор и крадучись, шагом большой и очень осторожной кошки, скользнул вперед.
Двое чумазых кочегаров-колонов в поту и черной пыли, образовавших отвратительно липкую корку на их коже, большими лопатами забрасывали в гигантскую печь уголь. В топке яростно бушевало пламя, выло, просилось наружу, но его ярости хватало лишь на то, чтобы кипятить воду в басовито гудящем котле. Топливо в котельную поступало сверху, через наклонный желоб, внешнее отверстие которого находилось на южном дворе, рядом с угольной кучей внушительных размеров.
Внезапно дверь в котельную раскрылась, огромный человек с глазами, горящими, как бойлерная топка, скользнул внутрь. Закрыв дверь, передернул челюстью, будто затвором арбалета. Кочегары раскрыли рты.
– Смена, парни, – объявил гигант. – Отдыхайте.
…Безымянные сидели на полу спина к спине, крепко связанные пеньковой
– Где ветошь? – отчеканил Иван.
Кочегары, не сговариваясь, показали глазами вбок от себя, на дверцу стенной ниши.
Имяхранитель рывком распахнул дощатые створки и смахнул с полок разноцветное тряпье. Ногой отбросил ворох ветоши в угол, вернулся к кочегарам, горой навис над ними.
– Недавно вы подновили фундамент котла. Я вижу это. Где цемент? Отвечать ясно и четко. – Холодный рокочущий голос жуткого обломка бросил колонов в дрожь.
– В мешке под рогожей, в углу.
– В сером мешке.
– Да, в сером, в сером!
– Здесь нет других, болваны. – Иван ухватил пятерней перевязанное горлышко мешка и одним рывком вздернул с пола. – Пуда на два потянет. Как раз хватит.
От каждого слова невероятного здоровяка безымянных колотило, будто в приступе падучей. А уж в глаза обломку смотреть колоны не стали бы, хоть режь их, хоть вешай. Против этого восставало что-то глубинное, животное, для чего не нужно слов, и что безымянные сохранили куда лучше, чем люди.
– Масло. Где оно?
Кочегары показали, где хранится машинное масло. Грубую оберточную бумагу имяхранитель нашел сам. Колоны во все глаза следили за его манипуляциями, всякий раз в ужасе зажмуриваясь, как только Иван начинал говорить. Он промаслил несколько листов и положил подле котла, чтобы бумага подсохла, но не сгорела.
– Сюда заходит стража? – очередной его вопрос снова поверг безымянных в ужас. Бедолаги оказались весьма восприимчивы к Ивановым обертонам. Стоило ему снизить голос на полтона, кочегаров пронизывал животный страх.
Пленники истово замотали головами: «Нет, нет!»
Обломок холодно усмехнулся и вытряхнул на пол немногочисленное содержимое своей сумки. Заточенный в прочную стеклянную трубку гриб-люминофор с островов, моток жгута, кистень и полотняный мешок, перетянутый у горлышка. Иван развязал тесьму на мешочке и высыпал на кусок ветоши порошок горчичного цвета. Запахло чем-то сырым, похожим на непропеченный хлеб. Порошка оказалось около трех полных горстей Ивана, а если брать горсти кочегаров, так и все пять. Обломок разделил кучку на три равные части и пересыпал две доли на другие тряпки. Добавил цемента, смешал, аккуратно завернул, туго перетянул жгутом. Каждый тряпичный мяч обернул уже подсохшей промасленной бумагой и, холодно улыбнувшись, сказал безымянным:
– Помолясь, приступим?
Кочегары, под коркой грязи даже не бледные, а уже просто белые, механически кивнули. Как кивали последние пять минут на всякий звук, будь то слова обломка или просто шорох угольной кучи.
– Я отлучусь. Скоро буду. Не скучайте.
Иван покинул котельную, прошел дальше по коридору и в замызганной, давно нечищеной уборной кочегаров замер над провалом клозета.
Грозно лязгнули челюсти.