Имяхранитель

Сивинских Александр Васильевич

Пошел третий год моего заточения в этом престижном доме, каковой, впрочем, мало похож на неприступную башню, где томится в собственном соку красотка на выданье. Красотка есть – извольте любить и жаловать, на выданье – факт, поспорить с которым невозможно, а башня представляет собой многоквартирный дом, куда доступ относительно свободен (у нас есть консьерж – суровый дядька с моржовыми усами). Однако принцы сюда отчего-то не спешат. Может быть, не знают? Мне трудно об этом судить, еще более невозможно расписать все окрестные заборы сообщениями вроде: «Последняя гастроль! Несравненная мадемуазель Мари! Спешите видеть! Последний шанс выйти замуж! Слезы в три ручья и прополка собственных волос гребешком!» Смешно? Может быть, но мне хочется плакать.

А заезжие принцы нам ни к чему, как говорится, хватает и своих. Живет на седьмом этаже

экземпляр, при одном виде которого у меня подгибаются колени, а во рту сохнет, как при лихорадке. Милая бумага, излишне говорить, что я пыталась избавиться от этой напасти всеми известными мне способами; изнуряла себя работой (шитье до зеленых звездочек в глазах), физическими экзерсисами (у дам света оные как раз входят в моду), даже путешествовала в надежде забросать старые душевные раны свежими впечатлениями. Тщетно. И должна честно признать – прятать в себе бабье мне становится с каждым днем труднее. Оно лезет из меня, как пух из распоротой подушки, не хватало только одним прекрасным днем броситься предмету воздыханий на шею! И клянусь Фанесом всеблагим, я недалека от этого.

Иные полагают для себя делом чести пристроить меня замуж. И ладно бы грешили этим только родители, ма и па, милые старики, их тревога мне понятна, но какое дело до меня старой генеральше с третьего этажа? Форменным образом устроила смотрины, потенциальный жених разве что в рот мне не заглядывал, как породистой кобыле. Ростом по плечо, тщедушен, бит жизнью, серый и незаметный одноименный. Я лишена дурацких условностей, вероятно, потому и заслужила репутацию дуры. В нашем обществе, а уж тем более в нашем кругу выделяться подобным образом не принято, даром, что предмет моих воздыханий не полноименный и даже не одноименный – просто обломок. Немногословный, хотя болтают, что язык у него остер как меч, неторопливый, хотя опять же болтают, что в нужное время он подметки на ходу режет; вроде, не дурак. А что обломок… Полноименная и обломок – экзотический был бы союз.

Эх, мечты, мечты, где ваша сладость…

Меланхолия + надежда

Милая бумага, сегодня, выходя на улицу, я чуть не сбила с ног обломка с седьмого этажа! Нос к носу мы столкнулись на входе в подъезд, и не будь я рыжей, он, как пить дать, заметил бы мое смущение. Впрочем, бессовестно себе льщу, сбить его с ног я никак не могла – просто разбилась бы, как о стену. Голос его хрипловат и низок, и подозреваю, что Иван (так его зовут) поет баритональным басом. До чего же он здоров! Никогда не считала себя маленькой, но рядом с ним… слов просто нет, и в данном случае красноречивое многоточие, по-моему, уместнее всего. Жесткий, колючий взгляд, глаза серые, как хмурое небо, притом, что сам брюнет, а кожа – как у основательно загоревшего блондина. Таковых внутри Пределов немного, оттого и запомнила это броское сочетание на всю жизнь. Коротко буркнул мне «привет», облапил ручищами, дабы я не упала (по-моему, он сам испугался, что снесет меня), и кое-как мы разминулись. Никогда до этого мы не общались так тесно, и надо ли говорить, что потом я несколько минут вспоминала, куда иду, так все перемешалось в голове?

Меланхолия + отчаяние

Жаль, что мне не пятнадцать лет. Полжизни назад я без зазрения совести подстраивала бы наши случайные встречи в парадном каждый день. Куда все уходит? С возрастом мы делаемся глупее?

Сегодня утром супруга профессора имперской академии наук с четвертого этажа, дородная дама с высоченной прической на тыквообразной голове, приняла эстафету от генеральши. Теперь ее очередь выдавать меня замуж. Опять смотрины. Интересно, найдется ли на всем Перасе место, где я могла бы скрыться, и там, в глухом медвежьем углу, избежать участи коровы на торгу в базарный день? Опять очередной покупатель! Вежливо откланялась и кивнула. Отнекиваться выйдет себе дороже, а так отделаюсь за один раз.

– Милочка, думаю излишне напоминать, что Оливио – господин глубоко порядочный, и ваш туалет должен строго соответствовать правилам приличия! – заявила мне профессорша в утро смотрин.

Я – милочка. Каково? И это притом, что «милочка» смотрит на свою «благодетельницу» сверху вниз.

– Отрекомендую вас моему парикмахеру, – заявила профессорша. – Весьма достойный мастер. Сделает из вас куколку, а ваше Имя заиграет,

словно бриллиант в дорогой оправе!

Из меня сделают куколку, а Имя заиграет… Оперетта какая-то, водевиль, не иначе! Имя такое же рыжее, как я, всем кажется, что волосы у меня просто сияют, как от дорогого шампуня, причем до сих пор никто не удосужился поинтересоваться, чем таким особенным я наделена. Впрочем, у нас не принято слишком глубоко лезть в душу, за что и люблю Перас в меру сил.

Хоть что-то полезное вынесла из этой затеи со сватовством. Парикмахер оказался действительно мастером своего дела, Имя и впрямь заиграло. Сделал мне на голове «девятый вал», так называлось то произведение искусства, с которым я вышла из дамского салона в свободное плавание. Имя приглушенно мерцало в просветах между прядями, и казалось – это солнце запуталось в волосах, запусти руки в локоны – обожжешься. Одного не пойму, что не понравилось дему Оливио, и почему сей уважаемый господин ретировался, едва меня увидел. Выдержал протокольные двадцать минут и быстренько сбежал. Сказать, что сожалею? – ничуть не бывало. Скорее, рада. По всему выходило, что этот Оливио – страшный зануда, и еще неизвестно, кому из нас повезло, что все так закончилось.

Переходящий вымпел свахи теперь отходит супруге доктора Фламмо с седьмого этажа, ее очередь устраивать мою личную жизнь. Седьмой этаж, седьмой этаж… цифра для меня просто магическая. А с недавних пор, милая бумага, я озабочена простой, но до смешного гениальной мыслью: а почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Почему никто не гонит его на смотрины, почему не таскают к нему девок пачками? Обломок? Ох уж мне эти условности! Весь дом угрюмо провожает его мрачными взглядами в спину, но в глаза ни одна собака лаять не осмеливается! Даже супруга бакалейщика со второго этажа, даже ядовитая половина торговца пшеницей с третьего этажа и даже жена начальника какого-то отдела из префектуры. В нем нет той обломьей обреченности, что столь характерна для их брата. Признаков душевного нездоровья также не наблюдается, пожалуй, даже наоборот, жизнь у него бурная и насыщенная. Если я правильно «прочитала» важных господ в автомобиле, который подкатил как-то к подъезду, – не иначе вся Охранная канцелярия сопровождала нашего обломка до дверей! Во всяком случае, Диего Оломедаса я узнала, слава Фанесу, глаза у меня пока на месте! Всесильный Диего разговаривал с Иваном запросто, по-приятельски, и, похоже, недобрая слава «обломков» не волновала главу охранки совершенно.

И все же, почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Я категорически не возражаю, если генеральша или профессорша одним прекрасным днем потащат меня на смотрины на седьмой этаж. Только бы колени не затряслись, а лицо не изошло пунцовым заревом!

Может быть, обронить вскользь эту гениальную мысль?

Коварство + азарт

Не сказать, что я сую свой любопытный нос во все щели, но, милая бумага, не заметить рядом с Иваном той эффектной дамы с царственной осанкой было невозможно! С грустью отметила у себя чувство ревности. Подумать только, я не имею на обломка с седьмого этажа никаких прав, а уже ревную! Или это агенты охранки заразили меня инфлюэнцей филерства? В тот день к Ивану сплошным потоком шли посетители, и красотка объявилась в конце дня, едва не под самый закат. Днем консьерж поведал мне, смешно водя пышными усищами, что пускать на седьмой этаж велено всех, кто предъявит газетный листок с объявлением о найме, так вот: предпоследним оказался смешной толстяк, а последней – она. И отчего-то мне подумалось: «Нет, объявление тут ни при чем».

После того парада посетителей обломок исчез и появился лишь несколько дней спустя в компании агентов охранки. И с ним та девушка. И ребенок. Не знаю, кто они друг другу, но эти трое смотрелись до того живописно, что до сих пор не понимаю, как я не скончалась от приступа ревности и жуткой обиды на всех и вся! Красотку и ребенка я больше не видела, а Иван в тот день выглядел так, будто попал в камнедробилку – синяк на синяке, нос разбит, бровь рассечена, руки замотаны бинтами. Не сдержалась и, якобы по какой-то своей бабьей надобности, пару раз прошла мимо, пока Иван говорил с Оломедасом у машины. Поймала обрывки нескольких фраз. Иван: «…да и говорить не стоит. Зачем? Прежним уже все равно не стану. Уж лучше не знать, чем сожалеть…». Оломедас: «Ну, с тем и ладно». Кажется, я не смогла вовремя убрать глаза, и Ваня приметил мой взгляд, полный обожания. Дура и есть!