In vinas veritas
Шрифт:
Сначала добрая Кэт закатила глаза, не зажмуриваясь. Зрачки полностью скрылись под веками, являя миру бельма с крохотными прожилками капилляров. Потом зрачки вернулись на место, но у меня создалось впечатление, что они совершили полный оборот под веками, как колесики с фруктами у одноруких бандитов. Так как я внимательно следил за внезапно вставшей малазийкой, то не мог не заметить, даже несмотря на гнусность и недостаточность освещения, что теперь ее глаза похожи на кошачьи или змеиные. Вообще-то мне редко доводилось заглядывать змеям в лицо, поэтому щелевидная форма показалась мне подходящей к кошачьим органам зрения. Если бы не цвет! Не приходилось мне видеть ни воочию, ни в «Мире животных» кошек с красными глазами. Зрелище было удручающим, потому что произнести какую-либо шутку по этому поводу язык отказывался. Да и вообще он прирос к небу, как приклеился во внезапно сухой атмосфере моего рта. А Саша, знай себе, наяривал, выдавая струнные пируэты, сделавшие честь бы и для «Blackmore’s Night’s orchestra», отрешившись от действительности.
Тем временем наша милая официантка менялась самым решительным образом. Черные штаны на ее ногах вдруг утратили некоторые морщины и складки, словно внезапно стали в обтяжку. «Просто у нее на ногах шерсть дыбом встала», — догадался я и перевел взгляд на руки. Ничего себе руки, видал и получше, но на пальцах, несколько скрючившихся, ногти, подведенные черным лаком, загнулись, как у медведя. Таким коготком можно любой матрас распороть одним махом вместе с кроватью и тем, кто под кроватью. Между тем рот Кэтрин округлился, а нос неприятно съежился. Не знаю, может ли еж съежиться не только туловищем, но и носиком, но вид бы у него был схожий с некогда миловидной девушкой. Изо рта проступили остренькие зубки, некоторые из которых походили больше на клыки. Лишь только волосы не изменились, не стали дыбом и не обвились вокруг шеи.
Саша заканчивал свою вдохновенную игру, а Кэт начала двигаться: подняв руки перед собой, как суслик, она стала переставлять негнущиеся ноги, медленно вращаясь вокруг воображаемой оси. «Боже мой, — подумал я, — ведь это просто танец! Вот что делает с людьми волшебная сила музыки!» И тут же растерялся не на шутку: музыка кончится, Кэтрин разобидится и оторвет одним махом кому-нибудь из нас голову, а, скорее всего, обоим оторвет.
— Играй, Саша, играй «Гринсливз» дальше. Играй, прошу тебя, без остановки! — сказал я тонким голосом.
Старпом на минуту поднял голову, но, увидев странные метаморфозы на расстоянии вытянутой руки, вновь ударил по струнам, втянув голову в плечи. Кэт не успела остановиться и совершить что-нибудь непоправимое, начала снова, неуклюже переступая ногами, вращаться в танце.
— Джавахарлал, гурия, бадмаш! — раздался вдруг уверенный голос. Может быть, он произнес что-то другое, но мое ухо уловило удобные для моего восприятия созвучия. На входе в бар стоял Джефф, скрестив руки на груди, нимало не пугаясь, да вообще без всякой озабоченности на лице. Саша, прекратил играть и зажмурился. Кэтрин же нехотя опустилась в кресло, посмотрела пристальным взглядом на хозяина гостиницы, вздохнула и, спустя несколько мгновений, вышла вон, на ходу преображаясь в обычный человеческий облик.
— Могу ли я Вас, господа, попросить об одном одолжении? — спросил Джефф, когда безмолвная Кэт скрылась в коридоре.
— Если нальете светлого пива — то, пожалуйста, — ответил я. Саша подавленно молчал, обнимая гитару, словно ее у него сейчас отберут.
Джефф со свойственной ему неторопливостью зашел за стойку, нацедил два полных больших стакана и пододвинул ко мне:
— За счет заведения, господа.
Мы кивнули головами, что на языке истинных джентльменов означает: «сам дурак».
— Итак, могу ли я выразить просьбу?
— Пожалуйста, — ответил старпом, одним махом вылакавший полбокала.
— Я не ожидал, что в музицировании Вы достигли немалых высот.
— Благодарю за комплимент, — вставил реплику Саша.
— Тем не менее, — продолжил Джефф, — мне хотелось бы попросить Вас исключить из своего репертуара на время нахождения в этом заведении древние песни, особенно имеющие отношения к Британским островам. Это не приказ, это всего лишь просьба. Некоторые из моих работников могут неправильно отреагировать на услышанную музыку, как только что сделала это наша официантка Кэтрин. «Гринсливз» спровоцировала у нее приступ эпилепсии, вернее, одной из ее форм. Хоть она имеет малайские корни, но кто знает, какую древнюю память пробуждает в ней эти наигрыши? Может, ее прапрабабка и танцевала перед английскими солдатами, облаченная в зеленые одежды, маня с собой, чтобы хладнокровно убить? А, может, и что-то другое. Она не вспомнит, когда придет в себя.
— Да, но она же менялась! — удивился я.
— Судороги, не более того.
— Не хилые судороги, я чуть струны не порвал от ужаса, — сказал Саша.
— А я обрел возможность говорить тонким и визгливым голосом, — дополнил я.
— Бывает, — пожал плечами «Тараторкин», — Вы согласны сделать мне такое одолжение?
— По мне, так все равно — я и играть то не умею. Единственное, если запою невзначай — но тогда любой человек не только эпилепсией заболеет, но и вообще впадет в кому. Так что я согласен без каких-то вариантов, — проговорил я, ободренный пивом, успокоенный странной логикой Джеффа.
— Конечно, конечно, — кивнул головой старпом, чьего решения дожидался нависший над барной стойкой хозяин гостиницы. — Я буду играть исключительно русские наигрыши. Современные. Чижа, там, Воскресенье или БГ, на худой конец.
Эти имена ничего не говорили нашему валлийскому собеседнику, но он удовлетворенно кивнул одним подбородком. Это у него очень ловко получилось.
— Что ж, не буду Вам мешать. Приятного Вам вечера, спасибо за познавательный разговор.
Джефф ушел, невозмутимый, Кэтрин затерялась где-то в недрах отеля. Может быть, ей уже одевали смирительную рубашку, а может общество придурков из передачи «Скрытая камера» уже вовсю потешались над снятыми кадрами.
— Ну, что, Саша, шоу не для слабонервных? — разорвал я паузу над пустыми пивными бокалами.
— Да я, собственно говоря, ничего толком-то и не увидел, так что особых воспоминаний не осталось.
— Странно тут все. В первой гостинице — мерзкий карлик на тележке, у Лари — сам Лари, здесь — «Раскольников» с кровавыми руками, отсутствие зеркал, дохлые птицы под окнами, официантка, страдающая запорами, простите — эпилепсией. Чертовщина какая-то. Вроде бы и надо это дело обсудить — а и говорить не о чем. Надо поспать — и все пройдет, — подвел итог сегодняшним приключениям я.
— Алягер ком алягер, — вздохнул старпом, отставляя гитару.
— Моментально. В море, — добавил я.
30
Сначала раздался телефонный звонок. Я, малость невыспавшийся, поднял трубку и сказал по-русски:
— Але?
В ответ мне раздался тяжелый вздох, как обычно вздыхают в гробах мертвецы перед открытием охоты. Сон мой это, тем не менее, не могло потревожить.
Я ответил вздоху:
— Дура ты, Катька!
И, вернув трубку телефону, завалился в сладкую дремоту. Часы показывали начало второго.