Иная терра.Трилогия
Шрифт:
— Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать?
— Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того — могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления — не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете.
— И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе?
— Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно.
— Вы хотели сказать, что это будет трактовано именно так, как есть на самом деле, — желчно поправил Меркурьев.
— В данном случае нет никакой разницы. Нас устроит, если вы хотя бы не будете говорить то, что людям слышать вредно.
— Там было еще какое-то «во-вторых».
— Во-вторых, если бы мы хотели вас заставить, Всеволод Владимирович, то мы разговаривали бы с вами в менее удобном для вас месте. И не только с вами, а с вашей женой, к примеру. Или дочерью — на ваш выбор.
Профессор побледнел.
— Семью не трогайте, — тихо сказал он, опуская взгляд. — Они-то тут не при чем.
— Поверьте, не имею не малейшего желания трогать вашу семью, — спокойно отозвался Лебедев. — Вот только и вы меня поймите — если вы не пойдете нам навстречу, мы будем просто вынуждены прибегнуть к иным методам уговоров.
— Что вы от меня хотите? — после непродолжительного молчания спросил Меркурьев.
Он уже не казался таким уверенным, широкие, совсем не профессорские плечи поникли, взгляд сделался, как у загнанного пса.
— Ничего особенного, Всеволод Владимирович. Для начала будет вполне достаточно, если в следующей передаче, в которой вы примете участие, вы не станете выдвигать эти свои умозрительные теории.
— Это для начала. А дальше? Мою семью оставят в покое, если я буду молчать?
— Полагаю, что да. Хотя, сами понимаете, гарантировать я ничего не могу. Если бы вы образумились раньше — может, и можно было бы говорить о гарантиях.
— А если я решу уехать из города? — осторожно спросил профессор.
— Да ради бога, Всеволод Владимирович! Вы что, думаете, за вами теперь будет круглосуточная слежка? Ничего подобного. Просто замолчите. Этого достаточно.
— Тогда я уеду, — бросил Меркурьев, резко вскидывая голову. — Завтра же.
— Уезжайте. Еще раз повторяю, если вы будете молчать — вас никто не тронет. Вы — достаточно известный человек, нам невыгодно делать из вас мученика за свободу. Собирайтесь и уезжайте.
— И вы не боитесь, что я, оказавшись в безопасности, снова начну говорить правду?
— Всеволод Владимирович, вы соглашаетесь на наши условия только потому, что опасность грозит вашей семье, верно? И я не думаю, что ваше отношение к жене и детям изменится вместе со сменой места жительства.
Он все понял. Стиснул зубы, посмотрел Лебедеву в глаза.
— Вы могли бы прямо сказать, что не отпустите семью со мной.
— Вы опять меня не понимаете. И опять демонизируете Четвертое управление, — майор тяжело вздохнул, подошел к столику, залпом осушил наполненный профессором десять минут назад стакан. — Никто не станет мешать вам уехать даже вместе с семьей. Но ваша семья сама с вами не поедет. По крайней мере, жена и сын. Да и насчет дочери я не уверен. Они довольны той жизнью, которую ведут. У них карьера, учеба, личная жизнь. Они не обращают внимания на то, что вы говорите — слышат, но не слушают. Понимаете? Всеволод Владимирович, вы слишком много думаете о так называемом всеобщем благе, и совершенно не думаете о своем собственном. Вы так много знаете и видите в окружающей вас системе, но ничего не замечаете в собственной семье. Нельзя так.
— Я вам не верю.
— Вы можете убедиться в моей правоте сегодня же вечером. Машина отвезет вас домой, и вы поговорите с семьей об отъезде. В пределах Российской Федерации, конечно же — из страны вас не выпустят, извините. А после того, как поговорите — подумайте хорошенько. Мой номер у вас есть, можете звонить в любое время дня и ночи, — Лебедев с сожалением посмотрел на пустой стакан, поставил его на столик, и пошел к выходу.
У самой двери он обернулся.
— И еще одно, Всеволод Владимирович: пожалуйста, не надо считать меня бесчувственной скотиной. Я всего лишь делаю свою работу, и, поверьте, делаю ее не только хорошо, но и максимально человечно.
— Как я могу не считать вас бесчувственной скотиной, если вы работаете бесчувственной скотиной? — ядовито поинтересовался Меркурьев.
Но оба они знали, что волку только и осталось, что безнадежно скалиться.
— Как хотите, — сказал Лебедев и вышел.
Оставшись в одиночестве — ведущий тихо исчез куда-то буквально через несколько секунд после появления безопасника — Всеволод Владимирович первым делом извлек из внутреннего кармана пиджака фляжку с коньяком, из которой имел обыкновение добавлять несколько капель в кофе, и основательно к ней приложился.
Через несколько минут в голове слегка зашумело, напряжение чуть отпустило, и профессор снова начал думать связно. Первым делом — добраться до дома и прощупать почву. Потом уже делать выводы и принимать решения. Уезжать в любом случае надо — что бы не говорил Лебедев, пока у Четвертого управления есть возможность его достать, они его достанут, и в покое не оставят. А вот гоняться за одним человеком, тем более — не таким уж важным человеком — по всей стране не будут. Не того полета он птица.
Он вызвал такси и через час уже сидел за столом, за которым на ужин собралась вся семья. Меркурьев начал разговор издалека, очень осторожно, планируя сперва настроить домашних на беседу, а потом уже выдвигать предложение о переезде, вот только до предложения даже не дошло. Как выяснилось, дети и жена знали отца и мужа куда лучше, чем отец и муж — жену и детей.
— Всеволод, я никуда не поеду из Москвы. У меня бизнес, у меня здесь все друзья, у меня здесь дом, в который я вложила душу.