Иная терра.Трилогия
Шрифт:
— Пап, я не уеду без Сашки. А Сашка тоже не уедет из Москвы, он пятый курс заканчивает, отец ему к диплому квартиру обещал, и работу хорошую в «New Games of Worlds». Мы пожениться хотим.
— Тебя прижали в Четвертом, — только и сказал сын.
Встал и вышел из-за стола. Меркурьев даже не стал никого уговаривать. Он уже понимал, что Лебедев оказался прав, что никому не нужна его правда, все готовы быть винтиками в системе.
Остаток ужина прошел в молчании. А когда все разошлись, Всеволод достал из бара бутылку коньяка и бокал. Сегодня он планировал напиться.
Через полчаса пришел сын. Посмотрел на отца, на бутылку, молча достал второй бокал, сел напротив.
— Рассказывай, — сказал он.
И профессор стал рассказывать. О своих идеях, о борьбе с системой, о нежелании быть винтиком. О необходимости уехать, чтобы семью оставили в покое.
— Куда ты собираешься?
— Не знаю еще. Может, в Архангельск… какая разница?
— Тебя не оставят там в покое, — покачал головой Руслан. — Пока они могут тебя найти — тебя не оставят в покое. Что бы там не говорил этот твой майор, ты им нужен. Люди тебя слушают и тебе верят.
— И что ты предлагаешь? Повеситься? — горько усмехнулся Всеволод Владимирович.
— Вот что…
II. II
Кто-то вновь себя выводит
К зарешеченной свободе…
Шестой день стояла испепеляющая жара. Воздух дрожал от зноя, земля высохла и растрескалась, пруд, из которого брали воду для полива, с каждым днем мелел. Надо бы в конце августа его осушить и заглубить, — мелькнула ленивая мысль, и тут же утекла, расплавившись в перегревшейся черепной коробке.
Загорелый белоголовый парень бросил очередную кипу сена на телегу, вонзил вилы в стожок, тяжело вздохнул и присел на деревянный край, заставляя себя вспомнить беглую мысль в подробностях.
«Надо осушить и заглубить пруд. В конце августа, пока не начались осенние дожди». Собственно, а почему в конце августа? Жара будет еще дня три как минимум — за это время пруд обмелеет еще сильнее, и вычерпывать придется совсем немного. Надо только еще пару человек позвать, на одного работы многовато выйдет. Значит, завтра обсудить с мужиками, а через день можно и приступить. Прикрыв глаза ладонью, он взглянул на солнечный диск, поднимавшийся в зенит. Самое пекло через полчаса начнется, пора ехать. Закинув на телегу последнюю кипу сена, парень подхватил вожжи и стегнул сонную кобылку. Та послушно шагнула вперед, заскрипели оглобли и старый хомут, чуть перекосилась дуга, но через пару шагов выпрямилась. Выбравшись с полевой колеи на грунтовую дорогу, кобылка безо всяких напоминаний перешла на трусцу. Возница переложил вожжи в левую руку, правой поправил сплетенную из соломы шляпу.
— Конец июля, а как печет-то! — пробормотал он себе под нос. — А потом ливанет, и картошка вся полопается. Или не полопается — были же дожди… А, там видно будет.
Кобылка трусила, телега поскрипывала, жесткие соломинки покалывали голую, коричневую от полевого загара спину, и если бы не иссушающее пекло — было бы так хорошо! Белоголовый специально сегодня выехал затемно, встав около трех часов утра, и был в поле уже к пяти, чтобы успеть собрать скошенное третьего дня и успевшее высохнуть по такой жаре сено в кипы, а заодно скосить траву на втором поле — возить по пеклу куда как проще, чем косить. А после обеда можно будет и с сараем закончить — осталось-то всего ничего.
Подул легкий ветерок, золотое поле пшеницы по левую сторону дороги пошло сияющими волнами. Возница придержал лошадку, спрыгнул в пыль, чихнул — хоть бы самый маленький дождик, пыль прибить! — и перепрыгнул через канаву, оказавшись в шаге от налитых колосьев. Наклонился, присмотрелся…
— Опаньки. Вот тебе и пруд, — пробормотал он, осторожно ломая колосок.
Встряхнул — пара зерен выпали на ладонь. Парень быстро вернулся на дорогу, подхватил вожжи, запрыгивая на телегу.
— Пошла, пошла!
Кобылка неохотно побежала рысью — тяжело, переваливаясь.
Заскрипела дуга, трясь о старую оглоблю, и белоголовый в очередной раз подумал — надо бы оглобли на телеге заменить. Но это все потом. Сейчас вообще все потом. В деревне он был спустя буквально минут пятнадцать. Но поехал не к своему дому, а сразу же к Деду — показать колосок.
Дед был во дворе. Стоял у поленницы, по пояс голый и коричневый, укладывал нарубленные дрова в штабель. На скрип телеги не обернулся, хотя не мог не заметить, что у него гости. Парень обращать на себя лишнее внимание не стал — знал, что раз Дед занят, то отвлекаться не будет. Закончит — сам позовет, и квасу холодного нальет, а потом уже спросит. Вот если бы что-то действительно срочное — тогда да, тогда другое дело. Дед тем временем поставил на массивную колоду березовую чурку, с хеканьем обрушил на нее топор — чурка раскололась на две равные половины, каждую из которых Дед разрубил еще на четыре части. Белоголовый уже был рядом — подобрал наколотые дрова, отнес к поленнице, уложил аккуратно. Дед одобрительно хмыкнул, мотнул головой в сторону крыльца, гаркнул:
— Катя! Квасу две кружки подай! — и только когда и он, и гость уселись на широких ступенях, сказал: — С чем пожаловал.
Парень протянул ему колосок. Дед взял, тряхнул над ладонью, пересчитал взглядом выпавшие зерна.
— Завтра страда, — тяжело обронил он, и отложил колосок в сторону, бережно, как может только человек, понимающий, что держит в руках будущий хлеб. — Вот что, Леша — обойди-ка дворы, предупреди. А потом пойдешь в амбары, там крыша прохудилась, залатать надо. Я думал, еще неделька у нас есть, но пора жать. Сарай твой постоит до конца жатвы?
— Постоит, что ему сделается? — пожал плечами Леша. И не утерпел, спросил: — Дед Всеволод, а как вы в первые годы обходились? Ну, когда народу не было почти.
Дед помолчал. Взял кружку с квасом, начал пить, и не отрывался от деревянного ободка, пока не выпил все до капли.
— Как-как… Тяжело. Покупать многое приходилось. Денег было мало, везти издалека — жили впроголодь первые годы. Да пришлось трактор в аренду брать. Поле-то было — целина! Это сейчас кобылу впряжешь, с плугом пройдешь, и довольно. А тогда… Эх! Но я тебе так скажу: если люди ставят себе какую-то цель, действительно нужную и важную, то они любые трудности могут преодолеть. Я тебя никогда не спрашивал, откуда ты такой взялся? Не спрашивал, а ведь видел, что пришел ты издалека, много километров пешком прошел, хотя неприучен был к нагрузкам. Видно было, что городской мальчик, руки белые, неумеха. За косу не знал, с какой стороны браться, топором скорее свои же ноги рубил, чем дрова, а про плуг я вообще молчу. Но ведь научился! Потому, что надо было, вот и научился. А нам с Андреем выжить надо было. Да и ладно бы только выжить…
— А что еще? — спросил Леша, когда стало понятно, что Дед сам продолжать не будет.
— А то, что я деревню не для того только строил, чтобы выжить. Вот ты, городской, посмотри: как люди в городах живут, как друг к другу относятся?
— Я не городской, я здешний, — по-детски обиделся Леша.
Дед покачал головой.
— Это тебе так хочется думать. Поверь, я хорошо вижу, кто останется, а кто нет. В тебе слишком много такого, что не позволит спокойно жить. Не знаю я, как это называется, но уверен — надолго ты здесь не задержишься.