Иная терра.Трилогия
Шрифт:
— Тогда почему брали?
— Как это — почему? Во-первых, если бы тебя не взяли, ты бы помер под ближайшим кустом. Надо было помочь. Во-вторых, ты же не дармоед. Работящий здоровый парень, дом вон какой построил, девку с приданым оставишь, и память о себе добрую. От тебя деревне польза, тебе от деревни польза. Так что, помнишь, как в городах люди друг к другу относятся? Кусок друг у друга из глотки рвут. Помочь кому-то без выгоды для себя глупостью считают. А здесь? Деревня как семья большая. Да и есть семья — через одного родственники, спасибо еще, что новые люди приходят, кровь разбавляют. Работать вместе, отдыхать вместе, праздновать вместе. Если у кого беда — всей деревней поможем. Дом сгорел — всей деревней построим. Помер кто — всей деревней хоронить и провожать будем. Понимаешь?
— Понимаю, — медленно проговорил Леша.
Он не хотел вспоминать, на что это похоже. Не хотел — но не мог не вспоминать. Может это и есть тот самый путь?
— Знаешь, что… — сказал вдруг Дед. — Жатву закончим — поедешь в город. Картошки в этом году много уродилось, помидоров столько, что не съедим — надо продавать. Я списки составлю, чего нам надо, на обратном пути купишь.
— Дед, я ж говорил — нельзя мне в город, — нахмурился парень. — Я в розыске…
— Ты в розыске был два года назад, когда бежал. Чипа у тебя нет, на ту бледную дохлятину, что к нам приползла, цепляясь за придорожные кустики, ты давно не похож. Так что не бойся, и поезжай спокойно в город.
— Почему именно я?
— Потому что тебе не помешает вспомнить, какой он — город. Какие там люди. И определиться, чего ты хочешь на самом деле.
— Я знаю…
— Ты только думаешь, что знаешь. Чтобы знать — надо видеть больше, чем ты можешь видеть отсюда, — Дед встал, давая понять, что разговор окончен.
Леше оставалось только попрощаться. Он отвез сено, заехал домой распрячь кобылу, наскоро пообедал, и отправился к амбарам — пешком, чтобы дать себе времени немного подумать над словами Деда.
Может, Дед прав? Может, действительно стоит съездить в город, чтобы убедиться, что его собственное место — здесь? В этой деревне, в доме, построенном своими руками, с женщиной, которую он, наверное, все-таки любит, и которая точно любит его. В поле, где он работает, среди людей, которые подобрали его, еле живого, выходили, дали кров, научили трудиться так, как он не трудился никогда.
А город, суета, молчаливая злоба, жадность — это все тем, кто хочет так жить. Меряя путь широким размеренным шагом, он вспоминал. Прошло всего лишь чуть больше двух лет, а кажется, что это было в прошлой жизни. Ночной город за спиной. Самое тихое, самое темное время, час перед рассветом. Тысячи направлений — как выбрать, куда идти? Он пошел наугад. Шел долго, пока солнце не поднялось в зенит.
Стоял апрель, но день выдался знойный, он устал, рана на руке болела, и он нашел какое-то укрытие, забился, заснул. Проснулся ближе к ночи, совершенно разбитый, словно не отдыхал вовсе. К усилившейся боли в руке прибавилось сосущее чувство голода — пришлось выйти к поселку, найти ближайший магазинчик, купить там хлеба и маленькую бутылку самой дешевой водки — промыть воспалившуюся рану.
К счастью, немного денег у него было, но совсем немного. Там же, в поселке, удалось украсть сушившееся на веревке полотенце и перевязать руку, которая выглядела совершенно ужасно — видимо, в первый раз недостаточно хорошо обработал. Сжевав всухомятку хлеб, он пошел дальше, стараясь двигаться на юго-восток, но избегать при этом трассы. Услышав невдалеке вой полицейской сирены, он шарахнулся в кусты, мешком рухнул за просевший апрельский сугроб, и лежал там, не дыша, пока сирена не стихла. Потом встал и пошел дальше.
На следующий день он шел уже по трассе, поминутно оглядываясь и быстро прыгая в канаву, если где-то мелькала полицейская машина. Иногда безнадежно поднимал руку, надеясь поймать попутку, но никто не хотел брать грязного, оборванного парня. А вот вечером повезло — хозяин дешевой придорожной кафешки пожалел бродягу и отдал ему недоеденную кем-то из посетителей жареную курицу и половинку зачерствевшего хлеба.
На третий день пути наконец-то остановилась машина. Водитель взял пассажира до Москвы, чтобы не заснуть в дороге, но пассажир мгновенно отключился, едва устроившись в кресле поудобнее. Водитель сначала хотел было выгнать бродягу, но почему-то не стал — разбудил только через пару часов, останавливаясь на ночлег, поделился ужином, а на следующий день довез до Подмосковья — парень сам не захотел въезжать в город.
Дни сменялись, похожие один на другой, как капли воды. Когда-то удавалось поесть, когда-то нет. Иногда везло остановить машину, и сотню-другую километров пути проделать не пешком, но большую часть времени он шел. И что хуже всего — понятия не имел, куда и зачем. Знал только, что надо добраться как можно дальше от Питера, и только.
А потом один из водителей рассказал ему о деревнях. Рассказал, что в конце тридцатых — начале сороковых годов, когда стройная и работающая система только-только начала стабилизироваться, было немало людей, не желающих в ней существовать. Бунтари, анархисты, бездельники, отказывающиеся подчиняться существующим правилам, желающие жить по своим собственным законам, презирающие нормальных людей — словом, отбросы общества — неустанно пытались разрушить с таким трудом воссозданный из руин мир.
Они призывали присоединяться к ним, не жить, как все, уничтожить все вокруг и построить заново… все как обычно. Естественно, люди, стоящие на страже закона и людей старались изолировать опасных бунтарей, но некоторым удалось бежать. Кто-то выбрался за границу, кто-то осел в небольших городках, перестав продвигать в массы свои дурацкие теории, кто-то просто пропал без вести. А некоторые…
Некоторые собрались в группы и ушли в заброшенные деревни. Восстановили дома, распахали поля, стали выращивать зерно и картофель, разводить живность, в общем, вести натуральное хозяйство. Поначалу власти отыскивали эти деревни и объясняли жителям незаконность застройки государственной земли, предупреждали о необходимости платить налоги, уезжали, через месяц возвращались — и не находили никого. Брошенные дома, брошенные поля, и ни единой живой души. Деревенские забирали все — и обустраивались на новом месте.
Несколько лет власти безуспешно пытались бороться с «незаконным использованием государственной земли», а потом им это надоело — в конце концов, от деревень не было никакого вреда. В пятьдесят первом деревенским даже официально разрешили не проходить процедуру чипирования — правда, при этом они лишились всех прав граждан Российской Федерации, а еще через четыре года была разработана схема, по которой житель деревни мог приобрести чип и гражданство. Как только власти смирились с существованием деревень, у тех возникла новая проблема: в «свободные поселения», как они теперь назывались, валом повалили разные личности, имеющие проблемы с законом.