Инфанта (Анна Ягеллонка)
Шрифт:
– Он стал таким немощным наконец, что уже своей воли не имеет, – вздохнул ротмистр, – любой слуга, как тот Княжник, делает с ним, что хочет.
– Страданием, заботой, страхом бездетной смерти он так утомился, что сейчас ради святого мира всем готов пожертвовать, – начал Карвицкий. – Недостойные люди готовы использовать всё; чем ему хуже, тем больше нажимают, мучают, издеваются. До сих пор, по-видимому, завещания даже не имеет, а ради одних сестёр должен бы его сделать, дабы не вырвали, что им принадлежит.
Сердце разрывается, думая об этом, – прибавил обозный. – Я, когда начну
Белинский взял его за руку.
– Думаете, что со мной лучше? – воскликнул он. – Нет, по-видимому, в этом нашем королевстве ни одного честного человека, который бы не страдал, как мы. Как в улье, когда не хватает матки, что предпримет рой? Так и с нами. Не хватает нам короля и королевской семьи, хотя сейчас больно на неё смотреть; что теперь станется с этим нашим государством? С одной стороны подкарауливает царь Московский, с другой – император немецкий, который уже взял Венгрию и Чехию, и на Польшу точит зубы. Не считаю турок и татар. Как мы оборонимся без вождя и главы? Что тогда станет с нашими от веков добытыми правами и свободами? Разве чужеземцы их уважают? Чем более сильного мы выберем для безопасности от неприятеля, тем для нас он более грозным будет, потому что ему наши свободы будут солью в глазах.
Многие также сейчас думают, что французского королевича, о котором истории ходят, что и он старается о короне, взять было бы наиболее безопасно, – отпарировал Карвицкий. – Только снова те, что лучше имеют сведения, говорят, что он молокосос и неженка… а наша королевна, на которой он должен бы жениться, матерью ему быть могла бы.
Белинский покачал головой.
– Я не государственный муж, – сказал он, – а много надеюсь на Божью милость и вдохновение святого Духа.
– Если бы мы их заслужили, – докончил обозный.
– Беда! – прервал Белинский.
– А ну, беда! – повторил за ним Карвицким.
Между тем на дворе понемногу темнело, а под галереями была почти ночь. В замке мало где показывался огонёк, движение прекращалось, вокруг расстилалась глубокая тишина.
Вдалеке, словно голоса надежды, из кустов сада над Вислой, с реки слышалось соловьиное пенье, к которому, оба сидящих молча долго прислушивались.
Ротмистр Белинский встал.
– Время на отдых, – сказал он. – Пришёл только в замок узнать, не понадобился ли я королю, так как он приказал быть готовым.
– Весь этот день он жестоко страдал, – сказал Карвицкий. – Доктора рекомендовали путешествие и не решили ничего.
– Но из Варшавы он должен прочь ехать, – прервал ротмистр, – потому что чумной город, это как во время пожара хранилище со соломой… загнездится смерть надолго. Мы должны спасать короля.
– Несомненно! Но куда же с ним? – спросил обозный.
Белинский думал, не зная, что ответить.
Они так стояли ещё в тени, когда от ворот, которые вели на другой замковый двор поменьше, послышался какой-то шум.
Обозный посмотрел и, не говоря, ткнул пальцем ротмистру, показывая ему на ту часть галерей, которая коридорами вела в комнату больного короля.
Вечернее зарево позволяло в сумраке различить фигуры, которые через отворённую дверку потихоньку проникали в замок. Их было три.
Впереди шёл мужчина высокого роста, прикрытый итальянским плащом, накинутым на спину, в шляпе с перьями. Тут же за ним, с головой полностью укрытой рантухом, двигалась небольшая фигурка, которая могла быть женщиной, судя по походке и движениям; за ними шествовал мальчик, худой подросток.
Они шли тихо, на цыпочках, осторожно, оглядываясь, прошли через двор, добрались до галерей и в дверях, ведущих к комнатам короля, исчезли.
Ротмистр всматривался с интересом, казалось, он ждал объяснений от обозного, который молчал до тех пор, пока проходящие не удалились вглубь коридора.
– Король лежит больной, – сказал он, – а это ему или какую колдунью, или одного из тех «соколов» привели, о которых он сам теперь рассказывает потихоньку, что они его погубили.
Дивная и очень странная вещь, – добавил, вздыхая, Карвицкий, – он сам ясно видит, что гибнет, знает, что ему эти женщины сокращают жизнь, а сопротивляться искушению не может.
Фогельведер и Руппер прописывают ему аптечные лекарства; вечером старую бабу волшебницу, знахарку приводят, та его окуривает, омывает, заговаривает, мучает… может, травит! Едва избавился от ведьмы, бежит Бася Гижанка, рассказывая о доченьке, дабы у него, пока есть время, что-нибудь содрать, хотя достаточно уже имеет, чтобы себе мужа купить.
Обозный отчаянно заломил руки.
– Конец света!
– Ради Бога, – подхватил ротмистр, – для чего же господа сенаторы, королевская Рада! Они должны его взять в опеку. Что же ксендз-подканцлер?
Услышав об этом, обозный начал гневаться.
– Ксендз-подканцлер! О себе думает, не о пане, – проворчал он. – Умел он сдержать королевский ум, но только тем, что поощряет страсти и сквозь пальцы смотрит на них.
– Дрожь по мне проходит, – воскликнул Белинский, – когда вас слушаю. Я думал, идя сюда, что какое утешение вынесу, а вы мне, словно саваном весь мир облачили.
– Чем поможет забавляться напрасными надеждами, когда над головой висит меч, – отпарировал Карвицкий.
– Ну, но на сегодня, пожалуй, этого достаточно, – прервал, обнимая друга, ротмистр. – Мы верим в Бога! Мне не хочется верить, чтобы Он хотел нас так жестоко покарать и выдать на жертву врагам.
– Врагам, – подхватил обозный, – милый ротмистр. – От врага мы бы оборонились, но мы сами себе есть наихудшие враги.
Белинский, затыкая уши, слушать уже не хотел.
– Довольно! Довольно! Челом, пане обозный.
– Челом, мой старый!
Они молча обнялись.
Карвицкий, словно ему было трудно отпустить приятеля, не спеша сопровождал его даже до ворот, но молчал уже, идя с опущенной головой.
Ротмистр Белинский отворил дверку в воротах, пожал ему руку и пошёл живо к городу. Постояв немного времени, Карвицкий, вернулся назад к замку, но, не садясь уже на лавку, направился вглубь двора к внутренним воротам и собирался войти на лестницу рядом с ними, приделанную снаружи стены, когда дверка в воротах отворилась и в ней показалась женская фигура, которую вдалеке сопровождал вооружённый мужчина.