Инферно Габриеля
Шрифт:
— Иногда.
— Эмерсон? — шепотом спросил он.
— Вначале. Он меняется. Сам видел. Даже улыбнулся мне.
Пол нехотя кивнул. «Высокоученый профессор Дикерсон». [12]
Джулия нервозно разглаживала джинсы на коленях:
— Я не говорю, что нужно всегда вести себя как Франциск Ассизский или подставлять другую щеку. Ведь ругаться может каждый. И что, отвечать руганью на ругань? Почему я должна уподобляться Кристе? Иногда… не всегда, конечно, но иногда зло можно победить обыкновенным молчанием. Пусть человек слышит все отвратительные слова, которые произносит. Не надо ему мешать. Пусть зло громогласно заявит о себе и себя же
12
Непереводимая игра слов. Английское dick означает «половой член».
— Вовсе не бессмыслица, — улыбнулся он. — У нас тут был семинар по Фоме Аквинскому. Ты сейчас как будто повторила главный тезис этого семинара: зло само себя наказывает. Взять ту же Кристу. Думаешь, она счастлива? Может ли человек быть счастлив, утверждаясь за счет других? Ты права: вразумлять ее бесполезно. Есть люди, настолько поглощенные собой и своими заблуждениями, что никакие слова не заставят их задуматься о своих недостатках.
— И не разбудят их память, — тихо добавила Джулия, глядя на упоенно ссорящуюся пару за соседним столиком.
На следующий день, перед очередным семинаром по творчеству Данте, Джулия зашла проверить почту. Пол все-таки убедил ее взять купленный им диск. Он оказался прав: едва начав слушать, она влюбилась в этот альбом и тут же загрузила все песни себе на iPod. Действительно, под такую музыку хорошо работалось. «Кроличьи песни» успокаивали, делая мир светлее и радостнее, чего никак не скажешь о Lacrimosa из моцартовского «Реквиема».
Ее почтовый ящик уже несколько дней пустовал. Но сегодня там оказалось целых три письма. Первое было информационным листком, уведомлявшим о новой дате лекции профессора Эмерсона «Плотская страсть в „Божественной комедии“ Данте. Смертный грех и личность». Джулия пометила новую дату у себя в органайзере, приписав: «Спросить Пола, сможет ли он пойти».
Второе письмо правильнее было бы назвать письмецом. Открыв конвертик кремового цвета, Джулия, к своему удивлению, нашла там подарочную карту «Старбакса». На карточке была изображена большая горящая лампочка, а чуть ниже изящным курсивом вилась надпись: «Вы столь же светлы, Джулианна».
Перевернув карточку, Джулия увидела сумму: сто долларов. «Это же чертова пропасть кофе!» Она сразу догадалась, кто и зачем прислал ей эту карточку, и очень-очень удивилась.
Но ее удивление многократно возросло, когда она вскрыла последнее письмо — длинный узкий конверт, в каких деканат рассылал официальные сообщения… На сей раз деканат факультета итальянского языка и литературы поздравлял мисс Джулию Митчелл с получением гранта. Она прочла лишь сумму: пять тысяч долларов ежемесячно. При этом ее аспирантская стипендия сохранялась.
«О боги всех нищих аспиранток, живущих в „хоббитовых норах“, где не согласится жить уважающая себя собака… спасибо, спасибо и еще раз спасибо вам!»
У Джулии слегка подкосились ноги, и она схватилась за стойку с ящиками.
— Джулианна, вам что, плохо? — послышался сзади голос миссис Дженкинс.
Джулия закрыла ящик, добрела на стола референта и молча подала ей письмо.
— Да, я слышала эту новость. — Миссис Дженкинс дружелюбно улыбнулась. — Просто чудеса. Нашему факультету редко выделяют гранты. Далеко не каждый год. И вдруг в понедельник нам позвонили и сообщили, что некий фонд выделяет грант на ваше имя. Щедрость этого гранта, надеюсь, вы уже оценили.
Джулия кивнула. Она все еще не верила.
— Хотелось бы знать, кто же он, — сказала миссис Дженкинс.
— Вы о ком? — насторожилась Джулия.
— О человеке, чьим именем назван фонд. Разве вы не читали?
— Не успела. Это было так неожиданно.
Миссис Дженкинс развернула лист, ткнув пальцем в верхнюю часть.
— Вот, здесь указано, что грант вам установил Фонд М. П. Эмерсона. Кто же это может быть? Неужели родственник нашего профессора Эмерсона? Хотя вряд ли. Эмерсон — распространенная фамилия. Скорее всего, просто однофамилец.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Подойдя к двери своего библиотечного отсека, профессор Эмерсон увидел полоску света. К сожалению, смотровое окошечко было заклеено изнутри плотной бумагой. Пол терпеть не мог это окошечко, называя его глазком надзирателя. Чтобы Пол задержался в библиотеке допоздна, да еще в четверг? Профессор взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Еще тридцать минут, и библиотека закроется.
Он не постучался, а тихо открыл дверь своим ключом. Увиденное застало его врасплох… На стуле уютно устроилась мисс Митчелл. Ее голова покоилась на сложенных руках, а те красиво лежали поверх клавиатуры ноутбука. Глаза Джулии были закрыты, рот — слегка приоткрыт. Щеки порозовели от сна. Ее грудь ритмично поднималась и опускалась, напоминая океанские волны, накатывающие на тихий берег. Ошеломленный профессор Эмерсон застыл в проходе. Если записать этот бесхитростный звук ее дыхания, то не надо никакого средства для релаксации. Каким наслаждением было бы снова и снова засыпать под эти звуки.
Ее ноутбук был раскрыт. Заставкой служили чередующиеся иллюстрации к какой-то книге, скорее всего детской. Кажется, книга была про животных, включая странного длинноухого белого кролика. Настолько длинноухого, что его уши свисали до самых лап. Потом Габриель услышал негромкие аккорды какой-то композиции. Музыка исходила из ноутбука. На столе лежал футляр CD-диска, где тоже был изображен кролик. Похоже, мисс Митчелл просто помешана на них.
Наверное, в ее родном доме осталась целая коллекция пасхальных кроликов. Габриель попытался представить большие и маленькие фигурки в цветной фольге. Насколько он помнил, такие кролики были в основном шоколадными и редко переживали пасхальные дни… Он вдруг спохватился, вспомнив, что так и не закрыл дверь. Габриель спешно запер ее с внутренней стороны. Представлять, как бы пришлось объясняться, если бы их сейчас увидели вдвоем, ему совсем не хотелось.
Он смотрел на мирно спящую Джулию и вовсе не собирался ее будить. Наверное, ей снилось что-то очень приятное. Это он заключил по улыбающимся губам. Габриель разыскал книгу, за которой пришел, и уже собрался тихо уйти. И тут ему на глаза попалась записная книжечка, тоже лежащая на ноутбуке.
Габриель. Мой Габриель, — прочел он на раскрытой странице.
Его имя было старательно выведено несколько раз. Оно притягивало, звучало в ушах сладостным, манящим пением сирен. Но по профессорской спине поползли мурашки, а рука, протянутая к книжечке, застыла в воздухе.
Здравый смысл советовал ему не обольщаться. Возможно, мисс Митчелл писала совсем о другом Габриеле. Не такое уж это редкое имя. У него в голове не укладывалось, что записи касались все-таки его. На клетчатых страничках Джулия называла его «мой Габриель».
Он смотрел на нее и понимал: если он сейчас останется, это все изменит. Если только он ее коснется, ему уже будет не сдержать желания. Неистового, ломающего все доводы разума желания овладеть прекрасной и чистой мисс Митчелл. Ведь она ждала его, звала его. Аромат ванили — ее любимый аромат — был разлит в жарком воздухе профессорского отсека, предназначенного совсем для других занятий.