Информаторы (Стукачи под прикрытием)
Шрифт:
Парфен бросил окровавленную майку и обследовал брюки. На них тоже имелись пятна, но не столь заметные. Пистолет, который теперь нечем было прикрыть, Гришка с удовольствием сунул под колесо. Он рад был избавиться от него. Григорий поймал себя на мысли, что не пожалел бы ничего за то, чтобы никогда в жизни – ни до, ни после – не прикасаться к этой чуть шероховатой рукоятке.
На базаре он постарался купить все необходимое за максимально короткое время. Полностью переодевшись на лестничном пролете девятого этажа ближайшего дома, парень пошел к автобусной остановке. И даже теперь ему казалось, что люди как-то по-особому
Парфенов сам не понимал, как успел так быстро сдружиться со своим напарником. Он обычно легко сходился с людьми, но никогда еще так не переживал ни за кого. Мысли об умирающем товарище, с которым они всего два дня назад отмечали новоселье, веселились с девчонками и пили водку, не давали ему покоя. Подошел нужный автобус, но Парфенов пропустил его. Молодой человек понимал, что с ним творится что-то неладное. Ощущение было такое, что над ним занесли острый клинок, который должен вот-вот обрушиться на его голову. Сердце бешено колотилось в груди, и Григорий ничего не мог с этим поделать.
Он выкурил несколько сигарет подряд, но от этого легче не стало.
«Ты – убийца. Ты отнял у человека жизнь! Теперь убьют тебя!» – настойчиво, как электродрелью, сверлила мозг противная мысль. Самое поганое было в том, что на этот раз он не мог возразить себе самому абсолютно ничего!
– Ей, паря! – отвлек его от размышлений сиплый голос с нижних нар.
– Чего тебе? – голова Парфена свесилась через край.
Сазан лежал на своей шконке на спине, и его бесцветные, ничего не выражающие глаза смотрели вверх, на Парфена.
– Дуй ко мне, базар есть.
Гришка спустился и присел на нары «деда».
– О чем базар?
– Слушок ходит, что ты блатного порешил? – поинтересовался Сазан. Он прищурился, ожидая ответа.
– А тебе-то что? – сразу ощерился Парфен. За то время, которое прошло с момента, когда за ним закрылась камера СИЗО в «Матросской тишине», он усвоил уже не один урок тюремной жизни и четко знал, что лишнего говорить никому не стоит и доверять можно только одному человеку – самому себе.
– Да не горячись ты, – проворчал «дед». – Я Ваську хорошо знал!
По тому, как старый зек протянул это самое «хорошо», Парфен сделал вывод, что с Улыбкой у его сокамерника были не лучшие отношения.
– Должок за ним передо мной был, так ты его вместо меня получил, – прокашлявшись, доверительным тоном сообщил Сазан.
Гришка понимал, что спрашивать про «должок» нельзя – любопытство в тюремной этике не поощрялось.
– Короче, я тебя что подтянул, – Сазан не относился к категории лирических личностей и сразу перешел к делу: – Малявочку на тебя прислали. Мол, за Улыбку на тебе косяк. На зону пригонят – секи в оба, понял? Этот пес как-никак в авторитетах ходил!
– Понял, – отозвался Парфен и встал, считая разговор законченным.
– Погоди, – вновь тормознул его бывалый уголовник, пожевал губами и неожиданно предложил: – В шашки срубимся? Кон – сигаретка!
– Нет, – отрицательно мотнул головой парень и, не удержавшись, спросил: – А откуда шашки?
Дед хрипло рассмеялся.
– Посидел бы с мое, и ты бы знал! – Выдержав
Парфен твердо отказался и залез к себе наверх. Глядя в темный угол, он тяжело вздохнул. Все, о чем только что предупредил его Сазан, Гришка хорошо знал. Неожиданно он подумал о другом: как бы сложилась его судьба, не вернись он тогда в Солнцевскую больницу…
Что заставило тогда его так поступить, Парфен не мог толком объяснить до сих пор. На душе творилось такое, что не понять. Вспоминая прошедшее, теперь он понимал полную бессмысленность своего поступка.
Может быть, гнетущее чувство от совершенного утром убийства?
Когда Гришка остался один и страх быть немедленно схваченным милицией прошел, в сознании встал весь трагизм случившегося. Он – убийца! Кроме этого, он знал, что убили его друга Мишку. Да и второй человек, наиболее близкий ему в последнее время, быть может, умирает сейчас совсем неподалеку. Гришка испытывал страшные угрызения совести и бешеное желание хоть чем-то помочь ему. Было еще одно, что толкало Парфена в больницу, – мучительное чувство одиночества! Не существовало больше на земле в данный момент человека, кроме Свирида, кто бы мог его понять и поддержать в эту минуту! Гришка находился на грани полного нервного срыва и подсознательно чувствовал это. «Может, ему кровь нужна будет, а я удрал!» Причина была надуманной, ерунда, как будто больше кровь взять негде. Но Парфен уже не осознавал, что думает, не способен был трезво оценивать. Тем не менее он не рискнул идти сразу, а подождал, пока стемнеет. Благо ждать пришлось недолго. Самый черный в его жизни день все же закончился.
Уже затемно Парфен поднялся с колеса за гаражом и пошел к больнице. Со стороны казалось, что идет пьяный – он покачивался, то и дело спотыкался.
Парфен толкнул дверь в приемное отделение. Как и в прошлый раз, в длинном коридоре не было ни души, только красивая медсестра сидела на своем рабочем месте.
– Ты зачем вернулся? – вскинув вопросительный взгляд, ровным голосом поинтересовалась девушка.
В ее вопросе не прозвучало и тени укора, но Парфен все равно почувствовал себя неловко.
– Как он? – чтобы скрыть смущение, спросил Григорий.
– Идет операция. – Она глянула на свои часики. – Вот уже скоро три часа.
– Как вы думаете…
– Ничего пока сказать не могу, – догадавшись, о чем хочет спросить ее Гришка, перебила русоволосая красавица. – Много крови потерял ваш друг или кто он там вам.
Гришка медленно подошел к внушительному ряду спаренных деревянных убогих кресел с опускающимся сиденьем. Рухнув на крайнее из них, он обхватил руками голову и застыл.
– А вам лучше уходить отсюда. Про вас милиция спрашивала, – все так же безразлично глянув на Парфена, сообщила девушка-медсестра. – Они, наверное, еще придут.
– Никуда я не пойду, – неожиданно твердо и даже немного злобно заявил Гриша медсестре.
Девушка испуганно посмотрела на парня и повторила терпеливо, как малолетнему ребенку:
– Они вас посадят.
– Ну и пусть.
В эту секунду, как он вспоминал потом, ему действительно вдруг стало все равно, что с ним будет дальше. Он бесконечно устал умирать и бояться каждую секунду этого длинного, как нескончаемая полярная ночь, дня.