Ингуши
Шрифт:
Таким образом, целые семьи оказываются как-бы на осадном положении и лишаются возможности вести трудовое хозяйство. Если считать, что средняя ингушская семья составляет шесть человек, то в каждом случае кровной мести со стороны ответчиков по крайней мере две семьи подвергаются кровному преследованию, т.-е., считая женщин и детей, двенадцать человек находятся или под хозяйственным бойкотом (женщины, дети и старики), или в осаде, в постоянной смертельной опасности (их кормильцы — взрослые мужчины).
Однако, кроме этих двенадцати человек по крайней мере, еще столько же их более дальних родственников подвергается бойкоту со стороны родственников убитого, т.-е. с ним не имеют никаких общих дел, не говорят и проч.
Помимо рода убийцы, в среде мстителей все принимающие участие в мести тоже оказываются оторванными от спокойных трудовых занятий. А число мстителей обычно даже больше числа ответчиков. Они должны тратить значительную часть своего времени на то, чтобы выслеживать и подстерегать врагов. Хозяйственный же и деловой бойкот, в котором со стороны мстителей принимает участие еще большее количество родственников, конечно, столь же стеснителен и невыгоден для них самих, как и для тех, против кого он направлен.
Можно
Выбитые из колеи семьи и работники часто бывают вынуждены добывать средства к жизни воровством, грабежами и т. д. Так, случаи вражды, касающиеся на первый взгляд только враждующих фамилий, на самом деле глубоко затрагивают хозяйственные интересы всей Ингушии и даже соседних народов.
Случаи кровной мести щедро накапливались у ингушей в годы национального гнета. На смену немногим, заканчивавшимся примирением, возникало по нескольку новых убийств. И к 1919 году общее число случаев кровной мести по всей Ингушии достигло очень большой цифры — целых ста пятидесяти случаев! Из них около ста имело своей причиной убийство и потому отличалось особой непримиримостью. Можно считать, что к этому времени на каждые 10–15 человек ингушского населения приходился один, так или иначе замешанный в кровных делах.
Конечно, с первых же дней своего существования ингушская советская власть не могла пройти мимо этого явления, нарушавшего трудовую хозяйственную жизнь страны.
С пережитками родового быта этой власти пришлось столкнуться сейчас же после ее появления. Ингуш в горах не знал еще над собой никакой единой государственной власти. Там намечалось только господство нескольких наиболее влиятельных «фамилий», и установились некоторые общепринятые для всех ингушей обычаи. Однако, каждый род, в особенности после так называемого «освобождения рабов», еще считал себя вполне независимым и свободным, имеющим право ответить вооруженным отпором на всякое посягательство со стороны. Каждый род в горах, как теперешние так называемые «независимые» государства, считая, что он ведет свою самостоятельную, «иностранную политику», воевал, заключал мир и союзы с другими родами и привык подчиняться только обычаям, подкрепленным вооруженными силами. На плоскости, с исчезновением остатков феодализма и распадением рода на семьи, это право вести равноправную «внешнюю политику», «право» войны и мира, стало еще дробнее и стало все больше переходить даже к отдельной семье. Правда, необходимость общей борьбы за ингушскую землю приучила ингушей в некоторых исключительных случаях объединяться, забывать или на время откладывать свои родовые и междусемейные раздоры и вести общую войну с иноплеменными врагами. Так, во время борьбы с Деникиным ингуши объявили всенародную войну, которую их муллы благословили, как «газават» — «войну против неверных». На время этой войны были отложены все кровомщения, все личные или родовые обиды и столкновения внутри ингушского народа. В таких случаях общенародной опасности каждый ингуш привык беспрекословно подчиняться своему выборному командованию. Однако, когда он переходит на мирное положение, когда всему ингушскому народу не угрожает непосредственной опасности, все поведение и взгляды ингуша сразу меняются. В условиях мирного существования он видит во всяком другом ингуше, какую бы высокую должность он ни занимал, прежде всего совершенно равноправного себе представителя такой-то «фамилии». В ингуша глубоко внедрился взгляд, что другой такой же, как и он, ингуш не может насильственно навязать ему ничего, что стеснило бы его свободу или, тем более, причинило ему ущерб. В противном случае насильник должен понести кровную ответственность перед обиженным. Поэтому, если речь идет о каком-либо принуждении, уплате налога или выполнении обязательств, договориться об этом с ингушами иногда бывает гораздо легче русскому, чем ингушу, хотя бы и представителю власти. Ведь с русскими ингуши встретились только после выселения на плоскость, когда стали ослабевать среди них многие старые обычаи. Сами русские не имели никаких следов родового деления и кровной мести. Поэтому кровная месть у ингушей на русских не распространилась. Наоборот, со своими старыми соседями-горцами: осетинами, чеченцами и даже кабардинцами, ингуши считались родством, водили дружбу («куначество»), а при случае расплачивались кровной местью. Сказанное лучше всего пояснить примером.
В 1920 году мне пришлось ехать с ингушем М. по горам Ингушии. Мой спутник, получивший русское образование, хорошо говорил по-русски и имел вид городского жителя. В те времена нам приходилось с большим трудом по открытому листу доставать себе лошадей. Когда мы остановились в ауле Эрш и отпустили доставивших нас лошадей обратно, оказалось, что достать здесь лошадей было невозможно. Несмотря на все хлопоты приютившего нас ингуша, жители аула наотрез отказались дать перевозочные средства. Тогда, по совету самого хозяина, мой спутник-ингуш должен был выдать себя за русского красноармейца. Он пошел с нашим хозяином, как с переводчиком, и поиски их тотчас же увенчались полным успехом. Для русских лошади были моментально найдены. Выехав на этих лошадях из аула, мы по дороге встретили 2-х молодых ингушей, которые присоединились к нам и оживленно о чем-то между собой говорили. Как потом передал мне мой спутник, они обращались ко мне, приняв меня за ингуша, с такими примерно словами: «Мы знаем, что один из вас ингуш, хотя и выдает себя за русского. Вот взять бы да столкнуть его в реку, чтобы он не был заодно с русским против нас, ингушей!» и т. д., в том же духе. Приехав в самое сердце ингушских гор, аул Эагикэл Хамхинского общества, нам пришлось повторить тот же маневр, чтобы добыть вьючных ослов для доставки в горы нашего багажа. Когда же после прибытия багажа ингуш М. не стал уже больше скрывать своего «инкогнито», обманутые жители пришли в большое негодование. Некоторые из них прямо наседали на моего спутника, говоря: «Да знаешь ли ты, что имеешь дело с такими-то (имя рек), представителем такой-то фамилии!. Да знаешь ли ты, что тебе придется дать мне удовлетворение за этот обман!» И только достаточно энергичный и решительный ответ моего спутника, что он — М., и готов дать удовлетворение во всякую минуту, несколько
Можно представить себе, насколько трудны были первые шаги ингушской советской власти в этой стране, привыкшей подчиняться русскому царскому управлению только как насилию, навязанному ингушскому народу со стороны. То, что советская власть состояла из самих ингушей, столько же облегчало, сколько и затрудняло задачу управления. Например, организовалась в Ингушском Назрановском округе милиция из ингушей [25] . Однако все действия ее с самого же начала оказались опутанными боязнью кровной ответственности. Поручено, например, ингушам-милиционерам арестовать кого-нибудь. Если бы арестуемый был каким-нибудь безродным беглецом из дальних аулов, или чеченцем, осетином, грузином или даже русским, — достаточно одного-двух ингушей для ареста, и действуют они в этих случаях достаточно быстро и решительно. Но если арестуемый ингуш, да к тому же из какой-нибудь многочисленной, влиятельной «фамилии», то даже внешний вид милиционеров, отправляемых на такое неприятное дело, ясно отражает их невеселое настроение. Здесь следует припомнить, что еще в старое время при русской власти существовал у ингушей следующий обычай. Если должностное лицо из ингушей (наприм., старшина сельского общества) намеревалось арестовать просто какого-нибудь безродного беглеца, нашедшего приют в доме ингуша, то оно заранее должно было предупредить хозяина дома при 2-х свидетелях, что в случае требования властей ему придется арестовать этого человека. Если же арест производился без предупреждения, то должностное лицо из ингушей подвергалось кровной мести со стороны хозяина дома, где жил беглец.
25
Ингуши входили в то время в состав Горской ССР, составляя один из ее округов с окружным исполкомом из ингушских работников во главе. Несколько ответственных работников — ингушей входило также в состав Совнаркома и ЦИКа Республики. Теперь Ингушия выделилась в особую автономную область.
Предупреждать теперь лиц, которым грозит арест, ингуш-милиционер, конечно, не имеет права. Этим он нарушил бы свой долг и дал бы возможность преступнику скрыться. Однако, идет он на такой арест без всякого воодушевления. Ингуш-милиционер в этом случае боится, что родственники арестуемого скажут ему: «Ты знаешь ли, что ты имеешь дело с такой-то фамилией? Смотри, ты отвечаешь нам за жизнь нашего брата». И в случае смерти или тяжелого наказания арестованного, его родственники объявят кровную месть тому, кто его арестовал. Поэтому, отправляясь на такое неприятное дело, ингуши-милиционеры двигаются вяло и нерешительно. Идут они обыкновенно группами по 5 человек («на миру и смерть красна»), чтобы по крайней мере дробнее разделить ответственность. Наблюдая их в этом положении, мне всегда приходило в голову, что они как-будто связаны невидимыми путами и путы эти — боязнь кровной мести, одного из наиболее крепких еще обычаев, сковывающих жизнь ингуша.
Когда дело идет о кровной мести, ингуш не признает никаких заслуг врага, не считается ни с его имуществом, ни со служебным положением, ни даже со степенью его вины. В 1921 году произошел следующий случай. Один из ингушей, занимавший руководящий пост в ингушской (окружной) милиции (в одном из аулов плоскостной Ингушии), уехал о места службы в отпуск на 1 месяц в свой родной аул. Прошло 2 месяца — уехавший не возвращался. Ему было послано предписание возвратиться к исполнению служебных обязанностей. Прошел еще месяц, — об уехавшем не было ни слуху, ни духу. Тогда по распоряжению ингушской власти был послан наряд милиции, чтобы арестовать пропавшего, как дезертира. Посланные застали в его родном ауле следующую картину: оказалось, что за день до приезда упомянутого ингуша в родной аул, младший брат его, мальчик лет пятнадцати, нечаянно убил сына соседа. Тот немедленно объявил кровную месть, и приехавший на отдых служащий сразу перешел на осадное положение в своем собственном доме. Вынужденный отсиживаться в четырех стенах, он не имел возможности не только вернуться в срок на службу, но и вообще потерял надежду когда-либо выйти из своего невольного заключения. Мститель, конечно, и слышать не хотел о какой-то там службе. Для него ответственный руководитель милиции был просто одним из ближайших ответчиков за смерть сына.
Вот еще другой случай этого рода. В 1921 году один ингуш из влиятельной «фамилии» был арестован, доставлен во Владикавказ и приговорен к смерти. Приговор был приведен в исполнение.
Собравшаяся немедленно на совет молодежь этой «фамилии» тотчас же объявила одного из виднейших ингушских работников, З., занимавшего пост председателя ЦИК Горской республики, ответственным за жизнь казненного, так как арест был произведен во время выступления первого на митинге. Была устроена засада, и пред. ЦИКа подвергся обстрелу мстителей. По счастливой случайности он, однако, не пострадал. Только благодаря энергичному вмешательству наиболее влиятельных общественных и партийных работников удалось безболезненно ликвидировать этот случай. З. должен был примириться с мстителями, уплатив все причитающиеся выкупы.
Сказанного достаточно, чтобы составить ясное представление о тех трудностях, которые встретила на первых же порах своего существования советская власть в Ингушии. Первые попытки ее наладить государственную жизнь округа, населенного ингушами, должны были преодолеть силу укрепившихся в ингушском народе обычаев и воззрений. Самым крупным явлением этого рода, наиболее значительным по своему влиянию на хозяйственную и политическую жизнь страны, была, безусловно, кровная месть.
И перед советской властью стала неотложная задача — как можно скорее покончить с массой накопившихся случаев кровной мести и тогда повести решительную борьбу с вновь возникающими враждами. Однако, никакими законами или распоряжениями этого сделать было нельзя, так как ингуши не привыкли подчиняться законам, в особенности в делах кровной мести. Прежняя русская власть пробовала бороться с нею судами и ссылкой на каторгу, однако, из этого ничего, кроме взаимного ожесточения, не вышло. Единственным выходом из положения было воспользоваться тем способом прекращения кровной мести, который был выработан самим обычаем, т.-е. устроить примирение всех кровников по Ингушии, с соблюдением правил, установленных обычаями.