Инициалы Б. Б.
Шрифт:
Прекрасный танцовщик Леле де Триана обучил меня фламенко, танцу дикому и чувственному. Как он нравился мне. Получалось у меня неплохо. Я притопывала ногами и покачивала бедрами по-цыгански пылко. Я взмахивала руками в духоте танцзала и глазами дерзко оглядывала воображаемую публику, и выгибалась, и кружилась.
Кристина была в восторге, и Леле, и я.
Кристина повела меня в театр «Антуан» на пьесу Артура Миллера «Вид с моста» с Рафом Валлоне.
Потом уговорила меня пойти поздравить актеров после спектакля и принять приглашение Рафа поужинать.
Хотя я никогда
С Кристиной и Рафом я провела потрясающий вечер.
Раф убеждал встретиться под предлогом, что даст мне почитать пьесу с ролью специально для меня. Пришлось согласиться на завтрашний вечер. У меня в жизни никого. Что ж, как раз! Почему бы и нет, в конце концов, я свободна, одна, могу распорядиться своим временем, как хочу. Кристина заговорщицки подмигивала мне. Ведь на пользу делу, если любовь вдохновит меня.
Только когда я любила или была любима, оживала. И проявлялось все то хорошее, приятное или особенное, что было во мне. Без любви я как лопнувший мыльный пузырь или как сорняк.
Рафа послала мне судьба. Но с ним в чем попало на люди не выйти! Еще недавно газеты обсуждали его связь с одной очень утонченной актрисой. Раф итальянец, а итальянцы чувствительны к красоте, изяществу, шику!
Обдумывая, что надеть, я чуть ли не сидела в шкафу… Ничего, в чулане я уже сидела, мне не привыкать… Но подходящего платья не находилось! А ужинать мы шли в «Монсеньер», русский ресторан, один из самых шикарных в Париже!
Кристина опять выручила меня, отведя в «Мари Мартин». Купила я золотое узкое платье с разрезом сбоку. Еще надену скромное ожерелье и норку «на вырост». Годится!
В «Монсеньере» я поразилась старой русской роскоши. Шампанское в драгоценных кубках, икра, лососина, блины, литые серебряные канделябры, золотые приборы, рыдающие скрипки… Глаза Рафа!
Голубые и глубокие, глаза пронизывают, почти инквизиторски, всю душу! Я не влюблена, но очарована, заворожена человеком, которому, кажется, мое сердце, непосредственность, простодушие важнее тела.
По-моему, платье мое он заметил только, когда я сняла его.
С Рафом я узнала многое, в том числе тишину. Зато не узнала, что такое чулан по-итальянски! А ведь и Раф был женат. Только он имел мужество не скрывать того, что делал, а гордился женщиной, которую любил.
Как-то ночью, когда мы в энный раз слушали «Времена года» Вивальди, телефон зазвонил и нарушил гармонию! Я не подходила. Тогда Раф снял трубку сам…
Звонил Жиль!
Разговор был краток:
— Нет, это не Бриж!
— Нет, по-моему, не хочет.
— До свиданья.
Я думала, у меня будет разрыв сердца. Да, разрыв — то самое слово. Потому что с этого дня Жиль никогда мне больше не звонил.
Пришлось оставить Рафа, Вивальди и парижскую Россию ради Севильи, «Женщины и паяца», фламенко!
Терпеть не могу менять знакомое на безвестное. С Рафом мне было так хорошо! Я расцвела, раскрылась. Скажи я слово — он звонил бы мне каждый вечер после спектакля.
А газеты были еще на стадии моего романа с Беко — от жизни сильно отстали. Кое-где, правда, мелькнули случайные снимки, где мы с Рафом выходим из ресторана, но считалось еще, что у нас профессиональные встречи. Наверно, втихую снимаем картину! Мой отъезд в Севилью пресек будущие сплетни.
В отеле «Кристина» меня ждала Дедетта. Дублерши Дани не было. Дани не похожа на меня. Кристина с Дювивье взяли другую — Маги Мортини. Маги некоторое время почти не покидала меня. Она уже поработала моей дублершей в «Ювелирах». С ней мы оказались до того похожи, что в кадре издали я и сама не знала, кто из нас кто.
Папашу Дювивье в группе звали Дюдю, но запанибрата с ним никто не был. Он вечно ходил в шляпе и постоянно либо жевал языком, либо поправлял вставную челюсть. Таланта это ему не убавляло, но я сразу учуяла, что с ним будет трудно, даже почти невозможно. Он так и сверлил вас своими хитрыми мышиными глазками и, быть может, думал о вас то же самое, что и вы о нем.
Съемки начинались во время знаменитой севильской ферии. Ферия — ежегодное гулянье на Пасху. Движенье машин по центральной улице прекращено. Люди богатые и знатные устанавливают вдоль тротуаров шатры в восточном вкусе, яркие, пышные. Чем человек богаче и знатней, тем шатер роскошней. Затем посреди улицы начинается шествие музыкантов и танцоров, исполняющих фламенко.
Во время ферии дозволено все. Это как бы всеобщее разговенье после крайне строгого католического поста. Бывает, заденешь ногой влюбленную парочку чуть ли не в водосточном желобе или наступишь на чью-то тушу с головой в винной бочке. Народу — море. Только у знати в шатрах, так называемых «кабанос», во всем этом действе — привилегии, впрочем, довольно условные. Разница в том лишь, что знать кутит, занимается любовью, распутничает в дорогих шатрах, и все шито-крыто.
Маги дублировала на улице, чтобы оператор проследил за мной в толпе. Народ принял ее за меня и накинулся на бедняжку. Вырвали ее у них еле живую, в изорванном платье, синяках и ссадинах.
Меня Бог миловал!
Со мной подобную сцену и думать нечего снимать! Так вот нет же, Дюдю решил снимать именно со мной. Ему подавай правдивость. То есть иди сама в толпу!
Я наотрез!
Поглядев на Маги, чистейшее безумие гнать меня на заклание дикарям! Хорошее начало! Дюдю уселся, стал жевать язык и ждать, когда я повинуюсь.
Я тоже уселась — ждать, когда он передумает!
Кристина в панике. Вот тебе и съемки… Бегает от него ко мне, взывает к разуму. А мы с Дюдю оба уперлись! Когда решали что-то, стояли на своем насмерть!
Нечего сказать, гулянье.
Времени потеряли массу. Наконец додумались послать меня в толпу под защитой наших мужчин. Защитников требовался добрый десяток, причем крепких. Но 10 человек, свободных в момент съемок? То есть бездельников? Признать себя таким охотников не нашлось. Пришлось очень ласково просить присутствовавших репортеров и друзей, счастливо встреченных на ферии.